пропитанная запахом табака. Он считал, что сигареты перебивают ее естественный аромат, который он так любил. Но для Лили часы в маленьком, тускло освещенном кабинете Фридриха были единственными в ее жизни, когда она действительно чувствовала себя взрослой и независимой, и сигарета была важной частью этого бунта.

Поэтому она воспользовалась любезным предложением Фридриха, с которым они успели перейти на ты, и тот протянул ей спичку.

– Так, – сказал он, махая рукой. – Только между нами: я знаю редактора одной местной газеты, «Бюргерцайтунг». Она гораздо лучше подходит для тем, которые ты поднимаешь в своих сочинениях. – Он затянулся сигаретой. Кабинет был окутан дымом. – Я показал ему твою последнюю статью. И она показалась ему интересной. Он готов ее опубликовать.

Сердце Лили взволнованно забилось.

– В самом деле? – недоверчиво спросила она.

Он кивнул.

– Ты молодец, Лили. Ты пишешь с душой, но при этом держишься фактов. Мы готовы опубликовать твои работы. Я лишь думаю, что для них есть более подходящие издания. Там у тебя есть шанс.

По пути домой она всерьез задумалась над предложением Фридриха. «Бюргерцайтунг» была известна своей симпатией к социалистам. Лили хорошо знала эту газету, они тайком читали ее во время собраний у Марты. Теперь она покупала «Бюргерцайтунг» всякий раз, как проходила мимо прилавка, и первая полоса неизменно привлекала ее внимание. В прошлом году они печатали в приложении роман Эмиля Золя «Жерминаль», где рассказывалось об ужасных условиях жизни шахтеров. После прочтения Марта сохраняла каждый выпуск для Лили, обе буквально горели этим романом. После этого Лили принялась за другие произведения Золя, постепенно приобщая к чтению Йо. Особенно его увлекла «Западня», он всю ночь размышлял над этим романом, снова и снова зачитывая ей избранные отрывки. Лили слышала, что роман подвергся резкой критике со стороны общественности, утверждавшей, что Золя преувеличил несчастья низшего класса.

– Ничего он не преувеличил! – возмутился Йо, когда она рассказала ему об этом. – Я не знаю, насколько все плохо во Франции, но с тем же успехом он мог писать о Гамбурге! Хотя то, как он описывает бедняков… – Он покачал головой. – Они у него такие глупые и вульгарные. Все равно, что животные.

Лили на мгновение задумалась.

– Но он лишь показывает, какими делают их жизненные обстоятельства. К тому же буржуазия у него тоже не отличается нравственностью. Она лишь прикрывает свои пороки богатством и красивой одеждой.

– Это верно, но не все, кто беден, так же глупы и ограничены, – возразил Йо.

Когда она, минуя квартал за кварталом, вспоминала этот разговор и все те часы, которые они провели вместе у камина в ее квартирке, читая и обсуждая прочитанное, у нее потеплело в груди. Она будет писать для «Бюргерцайтунг»! Вызванная этим обстоятельством радость вскоре победила стыд. Но если об этом когда-нибудь узнает отец…

* * *

Так Лили начала работать независимым журналистом. И хотя она по-прежнему жила скудно, у нее был очаг, пища и крыша над головой – больше, чем у многих жителей Гамбурга. «Чего еще желать», – часто думала она по вечерам, когда, дрожа, забиралась под жесткое, сырое одеяло. Но как бы она ни пыталась убедить себя в обратном, вести хозяйство одной, не умея обращаться даже с элементарными вещами, было трудно. Очень трудно. «Ну, что за бестолочь!» – сердилась она, когда у нее не получалось даже поддерживать огонь в очаге.

Но она никогда не жаловалась. Ни тогда, когда она мыла тарелки во дворе на морозе, и от холода у нее трескались пальцы, ни когда снимала с веревок жесткое, заледеневшее белье, ни в тот раз, когда с дверцы комода на руку упал таракан. И даже крыс, которые грызли балки по ночам, она стала считать всего лишь временной неприятностью.

Это была самая тяжелая пора жизни Лили. Но, когда вечерами они сидели с Йо у камина, в ее небольшой комнате на чердаке было почти уютно. Из окна видны были городские трубы, бесшумно выпускавшие небо дым. В красном свете очага не было видно ни дыр в обивке кресла, ни заплат на занавесках, ни мозолей, образовавшихся на руках. И, глядя в этом уютном свете на задумчивое лицо Йо, ставшее после смерти Карла еще более суровым и печальным, она каждый раз думала, что, даже если бы можно было отыграть все назад, она бы не стала. Она скучала по дому каждый день – куда бы ни шла, чем бы ни занималась. Торговалась ли с мясником за кусок мяса, несла ли домой тяжелую сумку с покупками, родители всегда были в ее мыслях. Но от них по-прежнему не было вестей. И Лили смирилась: это было ее решение и ей с ним жить.

* * *

В феврале Марта познакомила ее с творчеством Мопассана, и, поскольку Йо не знал французского, а романы этого писателя пока не были переведены, она пересказывала их ему. На время она целиком погрузилась в изучение французской литературы и обнаружила, что от этого изменились и ее собственные тексты. Впервые прочитав «Простую душу» Флобера, она так горько плакала, что Йо в конце концов забрал у нее книгу.

– От тебя так скоро ничего не останется, – строго сказал он.

Но на другой день, когда он был на работе, она отыскала книжку и, завернувшись в одеяло, целый день сидела с ней у камина, пока мороз чертил на стекле свои узоры, а со двора доносились крики мальчишек. Ни один книжный персонаж не вызывал у нее такого сочувствия, как экономка Фелисите, которая всю жизнь нуждалась в любви и дружбе, но никогда не получала их, и, посвятив всю себя людям, не дождалась от них ничего, кроме пренебрежения. Когда в конце повести Фелисите оглохла, целиком уйдя в свой тихий, одинокий мир, а затем умерла, Лили почувствовала такую боль в груди, словно у нее вот-вот разорвется сердце.

«Неужели и мы такие же? – думала она, глядя на потрескивающее пламя. – Неужели мы точно так же пренебрегаем людьми, которые работают на нашу семью? Они живут в наших домах, готовят нам еду, стирают одежду, приходят к нам по первому зову, а мы их даже толком не видим!».

Она до сих пор помнила свое первое потрясение, когда Зеда честно рассказала ей о своей жизни, о своих страхах и о тяготах зависимого положения. «Плохо, когда слуги слишком много говорят о себе. Их должно быть видно, но не слышно», – любила приговаривать бабушка, и Лили принимала это на веру, убежденная в том, что у этих людей все равно нет никакой жизни, кроме той, которую предлагают им