для замещения имеющихся должностей. Однако такие образовательные бумы распространялись только на относительно высокие социальные группы. При Третьей республике средства для тех, кто был слишком скромен, чтобы получить свою долю образовательного пирога, стали доступны как раз тогда, когда появились цели (т.е. рабочие места), которые подкрепили и оправдали их использование. Примерно с 1880-х годов даже сельские рабочие стали уделять внимание школам. По мере того как количество рабочих мест увеличивалось, а получение работы становилось не просто пустой мечтой, образование, позволяющее получить такую престижную работу, становилось все более важным. Еще большее значение приобретал диплом, к которому он приводил. Разрозненные хвалебные отзывы о его практическом применении появляются уже в конце 1870-х годов. К 1880 г. Пеко мог сообщить, что школьный аттестат "постепенно становится общепринятым". Семьи понимают, что этот маленький диплом может пригодиться для нескольких видов работ; поэтому они все чаще соглашаются оставлять своих детей в школе на более длительное время". Школы по-прежнему были плохо оборудованы, по-прежнему находились далеко от дома, но теперь детей заставляли посещать их, даже если они жили за шесть километров, поскольку "идея полезности и необходимости начального образования" получила широкое распространение.

Осознание новых возможностей и школы как ключа к их использованию в полной мере проявилось к 1890-м годам. К 1894 г. в деревне Нижнего Прованса, которая еще несколько поколений назад была почти полностью неграмотной, школу посещал практически каждый ребенок, даже тот, кто жил в полутора часах ходьбы. На юго-западе образ мальчишек, делающих уроки вечером при свете умирающих углей, стал реальностью. Советы голосовали за поощрение учителей, чьи ученики получили заветный сертификат. Семьи стали жаждать его, праздновали получение ребенком аттестата, а слишком частые неудачи могли стать предметом обсуждения на заседаниях совета". В ходе естественной эволюции школьный аттестат, значимый благодаря материальным преимуществам, которые он мог обеспечить, стал самоцелью. "Получить его - большая честь", - писала маленькая девочка (и писала очень плохо: "étre ademise s'est un honneur davoir son certificat d'étude") о том, что в народе называли "Santifi-cat". Сдача экзамена стала знаменательным событием, соперничающим по значимости с первым причастием. Люди, сдававшие его в 1880-е годы, помнили вопросы, на которые им приходилось отвечать, в памяти отложились все детали экзаменационного дня. Вот один из многих примеров: член Академии медицины, профессор Коллеж де Франс Шарль Муреу, выступая в 1911 году на церемонии вручения дипломов в своей родной деревне в Пиренеях, сказал: "Я мог бы, если бы захотел, наизусть пересказать точные детали проблемы, в которую превратились вещи, которые покупали и продавали Петр и Николай".

Конечно, были и более непосредственные выгоды: отпала необходимость ехать в ближайший город к адвокату или нотариусу, когда нужно было составить простой вексель, оформить расписку, погасить задолженность по счету или просто написать письмо, объяснял тринадцатилетний школьник на Аубе. Грамотному человеку не нужно было раскрывать перед третьими лицами свои дружеские связи, свои тайны, свои дела. И он мог улучшить себя - заняться местной политикой, преподаванием, армией (откуда он возвращался с пенсией и наградами, добившись положения, "которое ставит его выше пошлой толпы".

Вульгарная толпа была полна крестьян, стереотипный образ которых заполнил современную литературу: они говорили неграмматично, использовали характерные местоимения, плохо обращались с небольшим словарным запасом, которым владели, и "выглядели не умнее окружающих их крестьян". Единственным спасением от этого было образование, которое приучало к порядку, чистоте, работоспособности, успеху, цивилизованности. В официальных отчетах низкий уровень образования связывался с грубыми, жестокими нравами. Там, где не прижилось школьное образование, "нравы грубые, характеры буйные, возбудимые, вспыльчивые, часто случаются ссоры и драки". Предполагалось, что школа должна улучшать нравы и обычаи, успокаивать дикую природу. Прививаемые вежливые формы "смягчали дикость и грубость, свойственные крестьянам". Улучшение поведения и нравственности приписывалось к последствиям школьного образования. Школы ставили перед собой задачу "изменить привычки к телесной гигиене и чистоте, социальным и бытовым манерам, взгляду на вещи и их оценке". Диких детей учили новым манерам: как приветствовать незнакомцев, как стучать в дверь, как вести себя в приличной компании. "Буржуа пукает, когда у него пустой живот; бретонец (крестьянин) отрыгивает, когда у него полный живот", - гласит пословица, в которой, видимо, городские и сельские различия путаются с расовыми. Детей учили, что приличия не допускают ни тех, ни других проявлений, а также тому, что чистота - неотъемлемая часть мудрости.

Школы сыграли решающую роль в принуждении детей к чистоте, но прическа, ногти, уши подлежали регулярному осмотру, водокачка - частому использованию, состояние одежды, как и нормы поведения ребенка вне школы, - критическому вниманию и постоянным упрекам. Учеба, говорилось в тексте одного из упражнений, "наполняет ум, исправляет ложные предрассудки, помогает упорядочить речь и письмо".

ния, прививает любовь к труду и повышает потенциал для бизнеса и рабочих мест". Что же говорят нам исследования? Среди прочего: холодные ванны опасны; соблюдение праздников - религиозный долг; труд изнуряет тело меньше, чем удовольствие; справедливость защищает добрых и наказывает злых; табак - яд, бесполезная трата, разрушающая память, и те, кто употребляет его в избытке, живут в каком-то сне, их глаза мертвы, они не способны ни на что обращать внимание, равнодушны и эгоистичны. И еще урок Жюля и Жюли, которые богаты и поэтому не работают в школе, и которые, ничему не научившись, впоследствии стыдятся своего невежества, краснея от стыда, когда люди смеются над ними за ошибки, которые они допускают в речи. Только школа могла "изменить первобытные условия", - заявлял Ардуэн-Дюмазе. Сами первобытные условия менялись, а школа помогала своим подопечным приспособиться к ним.

Конечно, они делали больше - или делали это более широко. Если мы готовы установить категории с четко очерченными границами, то общество обучает, а школа воспитывает. Школа дает определенные знания, общество прививает выводы из опыта, усвоенного за определенный период времени. Но такая точка зрения, применимая к конкретным навыкам и предметам, должна быть изменена, если обучение в школе направлено на сферы, которые расходятся с общественным воспитанием (как в случае с языком или мерой) или которые общественное воспитание игнорирует (как в случае с патриотизмом). Иными словами, школа дает дополнительное, даже встречное образование, поскольку образование местного общества не совпадает с тем, которое необходимо для создания общенационального. Именно здесь школьное образование становится основным агентом аккультурации:

 

формирование индивидуумов для вписывания в общества и культуры, более широкие, чем их собственные, и убеждение их в том, что эти более широкие сферы являются их собственными, такими же, как и те, которые они действительно знают, и даже больше.

Великая проблема современных обществ,