- Что я позволю тебе, - сказала она тоненьким голоском.

- Да, - согласился он. - И что ты позаботишься о своей матери, Борисе и Кондратии. Это то, что делают большие девочки.

Она молча кивнула, все еще глядя ему в лицо сквозь пелену слез, и он почувствовал, как сердце, которое, как он думал, умерло в Киеве, растаяло внутри него.

Глупо, - снова подумал он. - Глупо! О чем, во имя всего святого, ты думаешь, сумасшедший? Ты уже несколько месяцев живешь в долг, и ты это знаешь.

Да, он был таким, и он это сделал. Но когда он посмотрел в эти глаза, то ничего не смог с собой поделать.

И вот он совершил непростительное. Он позволил бы себе снова начать чувствовать, даже если это было худшее, что он мог сделать.

Его мысли вернулись к тому дню, когда они встретились, когда Зинаида так отчаянно цеплялась за него, в то время как взрыв перекрыл канализацию позади них. Оказалось, что они были достаточно глубоко, чтобы пережить кинетическую бомбардировку, которая превратила лес, через который они бежали, в изрытую кратерами, выжженную пустошь почти точно по расписанию. "Туннель" тянулся достаточно далеко, чтобы безопасно вывести их из непосредственной близости, и с тех пор он использовал ту же тактику еще дважды. Конечно, не всегда можно было найти удобный подземный коллектор, когда он был нужен, но он и Колесников обучили своих российских рекрутов тому, что они сами по себе знали, будучи компетентными боевыми инженерами. И попутно они научили их тому, что в кинетических бомбардировках нет ничего волшебного. Взрывы есть взрывы, и достаточно глубокая яма, расположенная достаточно далеко от места удара, была тем, что делало взрывы переживаемыми.

Но что изменилось для Петра Ушакова в тот день, так это то, что ноющая дыра в его сердце внезапно нашла, чем ее заполнить. Испуганная, полуголодная маленькая девочка. Ее младший брат, который больше никогда не разговаривал, разве что шепотом с их матерью. Ее грудной брат, родившийся после прибытия шонгейри. И отважная молодая женщина, которой удалось, несмотря на невообразимые трудности, сохранить жизнь обоим своим старшим детям, в то время как она каким-то образом добывала достаточно средств к существованию, чтобы у нее было грудное молоко, в котором нуждался ее ребенок.

Лариса Карпова не очень много говорила об этом. На самом деле она сказала немногим больше, чем ее сын Борис, но она привязалась к Ушакову. Это не было романтической привязанностью. Он не думал, что у него будет еще что-то подобное - во всяком случае, не такое, как у него было с Владиславой. Ни один мужчина не был настолько благословлен Богом, чтобы иметь две такие любви. И он не думал, что Лариса действительно думала о нем как о мужчине - во всяком случае, ни в каком сексуальном смысле. Он был... он был ее опорой, думал он. Он был той опорой, за которую она цеплялась, единственным слабым обещанием безопасности для ее детей в мире, ставшем гораздо хуже, чем просто безумным.

Он глубоко уважал ее. На самом деле, он был немного удивлен, когда понял, насколько сильно он действительно уважал ее и ее заслуги в столь долгом сохранении жизни своих детей. И он обнаружил, что действительно любит ее, но это было так, как если бы она была старшей сестрой Зинаиды, а не кем-то достаточно взрослым, чтобы быть его собственной женой. Все четверо каким-то образом стали его детьми, и это было ужасно, потому что это давало ему то, ради чего стоило жить.

Ты снова сделала меня уязвимым, малышка, - подумал он сейчас, глядя сверху вниз в лицо Зинаиды. - Ты моя ахиллесова пята... мое ахиллесово сердце. Я не могу позволить себе такую слабость, и знаю это, но я также не могу - не хочу - отказаться от тебя. У меня никогда не было шанса спасти своих собственных детей, но, возможно, я смогу спасти вас, и, Бог мне свидетель, я это сделаю. Так или иначе, я это сделаю. И это то, что делает тебя моей слабостью. Потому что с тобой, твоей матерью и твоими братьями в моем сердце, просто убить шонгейри больше недостаточно. Не сейчас.

- Бункер Фетюкова, ты сказал, Ваня? - сказал он вслух и кончиком указательного пальца свободной руки смахнул слезу со щеки Зинаиды.

* * *

- Петр Ушаков?

Ушаков не очень отчетливо мог разглядеть говорившего. В густом, затененном лесу за замаскированным бункером было слишком темно. Само по себе это не слишком его беспокоило. Что действительно беспокоило его больше, чем немного, так это то, что незнакомец каким-то образом достиг этой точки без того, чтобы ни один из часовых, выставленных Ушаковым, не бросил ему вызов.

Нехорошо, Петр, - подумал уголок его сознания. - Предполагается, что ваши люди должны быть лучше этого! На самом деле, так оно и есть. Или, черт возьми, лучше бы им быть, если кто-нибудь из вас все равно хочет остаться живым в это время на следующей неделе!

- Да, - сказал он вслух. - И вас зовут?..

- Мое имя менее важно, чем то, почему я хотел поговорить с вами, - ответил незнакомец на украинском языке с легким акцентом. Ушаков подумал, что для неродного языка он говорил на удивление хорошо, но акцент у него был странный. Тот, который он не мог точно определить. Во всяком случае, это определенно был не русский, и глаза сузились.

- И о чем вы хотите поговорить? - спросил он, более чем немного раздраженный тем, что незнакомец избегает его вопроса, и в ответ позволив нотке подозрительности заострить его тон.

- Потому что, как я понимаю, вы уже некоторое время нападаете на конвои пришельцев и рабочие группы вокруг их базы, - ответил другой мужчина. - Это верно или нет?

- Думаю, если вы знаете достаточно, чтобы называть меня по имени, вы и это уже знаете, - едко ответил Ушаков.

- Я тоже так думаю, - согласился незнакомец. Казалось, его позабавил тон Ушакова, но, к удивлению украинца, это веселье его не раздражало. Возможно, потому, что это не было пренебрежительным или порочащим развлечением. Действительно, это, казалось, приглашало его разделить свою веселость таким образом, что это было почти... успокаивающим.

- Итак, предположим, вы скажете мне, по какой причине хотели поговорить со мной, - сказал он.

- Очень хорошо. Я намерен атаковать и уничтожить эту базу и