– Я запомню. И я бы хотел, чтобы ты послала Дюку похабный снимок.

– Зачем, милый? Ладно, пошлю, раз просишь. Но если у меня и вправду появятся какие-нибудь такие мысли – а теперь, с твоей подачи, они очень даже могут появиться, – я уж, скорее, просто схвачу его за плечи, встряхну и спрошу: «Ну как, Дюк, есть у тебя настроение? А то я согласна». Зачем мне уподобляться этим мерзким бабам, которые заваливали тебя своими снимками? Но если тебе очень хочется – за ради бога. Только никакой похабщины – сделаю рекламную фотографию, как у профессиональной танцовщицы кабаре, пошлю ему, спрошу, найдется ли для фото местечко в альбоме. Может, он и не сочтет это за приставание.

Майк сосредоточенно нахмурился.

– Погоди, я не до конца договорил. Если ты хочешь послать Дюку похабный снимок – посылай. А если не хочешь – не посылай. Мне просто хотелось посмотреть, как делают похабный снимок. Джилл, а что это такое – «похабный» снимок?

Майк не мог понять неожиданной перемены, происшедшей с Джилл, – резкое неприятие чужих взглядов сменилось его полной противоположностью, внезапным наслаждением ими, наслаждением почти сексуальным, – точно так же, как он не мог понять, для чего Дюку коллекция картинок. В биологическом смысле марсиане тоже имели половую жизнь, однако эта тусклая, будничная забота о продолжении своего рода ни в чем не напоминала яростной сексуальности людей, не давала никакой основы для гроканья нарциссизма и вуайеризма, застенчивости и эксгибиционизма.

– Я понимал, – добавил он, – что «похабный» – это неправильный, но ведь ты сейчас имеешь в виду не неправильность, а благо?

– Ну, как бы тебе это сказать… теперь, расставшись с прежними своими предрассудками, я понимаю, что похабный снимок может быть и тем и другим. Но и это не все… знаешь, Майк, мне придется прибегнуть к демонстрации, словами тут ничего не объяснишь. Закрой, пожалуйста, окно, не дай бог, кто увидит.

Жалюзи сами собой закрылись.

– Ну вот, – начала Джилл, – эту позу даже и похабной не назовешь – так, немного непристойная, в ней снимется для рекламы шоу любая из наших девочек. Вот такая – чуть похабнее, на нее решится уже не каждая, но многие. Вот это – откровенно похабная, а такая – очень похабная… Ну а если вот так – это уж совсем похабень, в такой позе я не стала бы фотографироваться, даже закрыв лицо полотенцем, – разве что ты бы попросил.

– А какой смысл в снимке, если лицо закрыто?

– С такими вопросами обращайся к Дюку, он тебе лучше объяснит.

– Я не грокаю здесь неправильности. Я не грокаю здесь блага. Я грокаю… – Майк использовал марсианское слово, обозначающее нулевое состояние эмоций.

Обсуждение животрепещущей проблемы похабных картинок продолжалось на смеси языка марсианского (способного передавать тончайшие эмоциональные и аксиологические градации) и английского (более приспособленного для описания обсуждаемых реалий). Тем же вечером Майк, полный решимости разрешить загадку, отправился в кабаре, сунул (по совету Джилл) метрдотелю в лапу и получил столик у самой сцены. Недавняя медсестра участвовала в первом же номере; она одарила зал ослепительной улыбкой и еле заметно подмигнула. Неожиданно выяснилось, что в присутствии Майка теплое, приятное ощущение, знакомое по предыдущим вечерам, стократно усиливается: ее тело словно раскалилось, померкни сейчас прожектора рампы – оно светилось бы в темноте.

Девушки рассыпались по сцене; Джилл занимала в живой картине центральное, самое заметное положение и находилась теперь в каких-нибудь десяти футах от Майка. Ответственная эта роль была доверена ей уже на четвертый день (точнее – вечер) работы.

– Уж и не знаю, маленькая, в чем тут дело, – сказал режиссер. – У нас есть девочки с такими фигурками, что закачаешься, а вот поди ж ты, посетители глядят не на них, а на тебя. Есть в тебе, видно, что-то такое.

Джилл приняла боевую стойку и мысленно окликнула Майка.

– (Ну как, чувствуешь что-нибудь?)

– (Грокаю, но не в полноте.)

– (Взгляни на того, вон, на которого я смотрю. Маленький такой. Он же весь дрожит. Он меня хочет.)

– (Я грокаю его желания.)

– (Посмотри на него, видишь?)

Джилл взглянула посетителю прямо в глаза – чтобы дополнительно его распалить, а заодно – чтобы Майк мог воспользоваться ее зрением. С того времени, как она достаточно грокнула марсианский образ мыслей, они с Майком стали сближаться все сильнее и теперь могли уже пользоваться этим, обычным для марсиан приемом. Способная ученица не умела еще управлять зрительной связью; Майк мог посмотреть ее глазами в любой момент, а она глазами Майка – только с его помощью.

– (Мы грокаем его вместе, – согласился Майк. – Огромная жажда к Маленькому Брату.)

– (!!!!)

– (Да. Прекрасное страдание.)

Она стояла неподвижно, как статуя, и внимательно следила за музыкой. Осталось два такта… один… пора. Джилл двинулась по сцене, буквально заливая зал волнами гордой, победительной чувственности; в ответ на эмоции Майка и плюгавого незнакомца в ней самой поднималось острое, почти непреодолимое желание. В какой-то момент спланированное режиссером движение направило ее прямо в сторону незнакомца, и она снова встретилась с ним глазами.

Но тут произошло нечто абсолютно неожиданное; Майк ни разу не говорил, что такое возможно. Как и прежде, Джилл принимала эмоции этого человека, дразнила его глазами и телом, передавала свои ощущения Майку…

И вдруг увидела себя чужими – не Майка – глазами, ощутила первобытную жажду, с которой смотрел на нее этот коротышка.

Джилл споткнулась – и упала бы, не вмешайся Майк, который поймал ее, поставил на ноги и опустил только тогда, когда она справилась с собой и вновь обрела способность двигаться без посторонней помощи. «Второе зрение» тут же исчезло.

Процессия ослепительных красавиц удалилась за кулисы.

– Что это с тобой, Джилл? – поинтересовалась одна из девушек.

– Каблук зацепился.

– И как ты только удержалась на ногах-то, просто чудо. Испугалась, наверное? Сильный у тебя же потом видок был – словно марионетка на ниточках.

– (Да ведь так оно, милая, и было!) Нужно сказать, чтобы это место посмотрели. Доска, наверное, расшаталась. Так ведь и ногу можно сломать.

При следующих выходах на сцену Джилл увидела себя глазами еще нескольких мужчин, но теперь Майк опасался застать ее врасплох и предупреждал о «сеансах» заранее. Изображения были на удивление разными: один видел ноги, и только ноги, другого завораживали плавные, волнообразные движения тела, третьего – высокая грудь. Затем Майк показал ей – своими глазами – других девушек из труппы; Джилл с большим облегчением убедилась, что он видит их точно такими же, как и она, разве что немного отчетливее.

И в то же самое время обнаружила – к огромному для себя удивлению, – что возбуждается, глядя на девочек глазами Майка, самым настоящим образом возбуждается!