мало – стать источником, из которого мысли других людей будут черпать силу и красоту? Неужели этого мало для честолюбия того, кто может презирать всякое иное честолюбие? Вы уже обнаружили дарования необыкновенные. Создав уже столь много и с легкостью, совершенно несоразмерной с результатами, чего не сможете Вы свершить в будущем? Что было бы с человечеством, если бы Гомер или Шекспир ничего не сочинили? Или если бы ложная скромность или заблуждение относительно своего таланта помешали им создать те непревзойденные творения, которые стали для нас таким благодеянием? Я не сравниваю Вас с ними. Мне неизвестно, каких высот мысли Вам суждено достигнуть. Знаю только, что талант Ваш огромен, и он должен развернуться в полной мере.

Не то чтобы я советовал Вам добиваться славы. Побуждения Ваши должны быть более чистыми и простыми. Вы должны лишь стремиться выразить свои мысли; должны искать отклика в тех, кто способен думать одинаково с Вами. Слава последует за теми, кого она недостойна вести за собою. Я не хотел бы, чтобы Вы немедленно принялись за эпическую поэму или иной труд, который потребует сосредоточения всех Ваших сил. Я хотел бы, чтобы ничто не мешало Вашему естественному развитию или торопило его. Я восхищаюсь многим из уже написанного Вами. Я надеюсь еще на многое, созданное с той же свободой и пылкостью чувств. Я надеюсь всего лишь на то, что Вы, когда ясный ум Ваш покажет Вам «истину вещей»344, почувствуете, что Вы из всех людей избраны на великий подвиг мысли; и что с той минуты все Ваши занятия будут вести к одной этой цели; что все Ваши привязанности и все земные надежды, какие Вам остались, будут связаны с этим замыслом. Что именно это должно быть – судить не мне. Однажды я осмелился предложить Французскую революцию как тему, содержащую все наиболее интересное и поучительное для человечества. Но, посвящая себя столь великому свершению, Вы не должны руководиться чьим-либо разумением, кроме Вашего собственного, – а моим менее всего.

Увидим ли мы Вас весной? Как Ваши дела? Не напишете ли мне о них? Хотя я очень хотел бы знать, как обстоит с Вашими имениями, я не побывал у Хенсона345, опасаясь, что мой визит будет неуместен. Сейчас мы все в Бате, здоровы и довольны. Клер пишет Вам, Мэри читает у камина; кошка и котенок спят под кушеткой, и маленький Вилли346 только что уснул. Мы подыскиваем дом в каком-нибудь уединенном месте; и главной радостью, какую мы станем тогда ждать, будет Ваше посещение. Если Вы не сдержите своего обещания, Вы нарушите все наши планы сельской жизни. Более того: из жизненной цепи выпадет тогда звено, которого нам очень будет недоставать – так мы ценим Вас и Ваше общество. Прощайте.

Ваш искренний друг

П. Б. Шелли

Лорду Байрону

Бат, Эбби-Черч-ярд, 5,

20 ноября 1816

Дорогой лорд Байрон!

Мы рады были узнать, что Вы благополучно прибыли в Милан и не оставили мысли побывать весною в Англии. Газеты сообщают, что Вы отправились в Албанию. Но я надеюсь, что сведения, полученные от Вас лично, более достоверны. Бедной Клер подходит время родить, и хотя она чувствует себя не хуже, чем большинство женщин в ее положении, мне кажется, что она пала духом. Она почти утратила давнюю живость и беззаботность, которых Вы в ней, должно быть, и не помните. Я показал ей Ваше письмо, чего не сделал бы, если бы мог предвидеть, в какое состояние оно ее приведет. Я не сомневаюсь, что и Вы этого не ожидали. Но малейшее упущение и самое случайное слово часто ранят человека, больного телом или душою. Все мои заверения, что Вы поступите как должно, были бы излишни; она питает к Вам неограниченное доверие, и, естественно, каждое воображаемое проявление невнимания с моей стороны считает за измену Вам. Едва ли нужно заверять Вас, что и Мэри, и я окружим ее всем необходимым вниманием и заботой. Если Вы не хотите сами писать Клер, пришлите ей несколько добрых слов через меня, а я, принося необходимую жертву предрассудкам, брошу письмо в огонь.

Вы, разумеется, получили известия о волнениях в Англии. Весь общественный порядок находится там в угрожающем состоянии. Самым верным предвестником близких перемен является то значение, какое внезапно приобрела народная партия, а также все более громкие и яростные призывы демагогов. Но народ проявляет разумное спокойствие даже в чрезвычайных обстоятельствах, и реформа может осуществиться без революции. Парламент соберется 28 января; а до тех пор – ибо толпа не совершает насилий, она только собирается, принимает резолюции и петиции, – до тех пор все классы общества будут угрюмо ждать результатов парламентской сессии. Говорят, что налоги нельзя собрать; если так, то не удастся погасить и национальный долг – а разве землевладельцы не обязались его уплатить? Я надеюсь, что без полного переворота, который отдал бы нас в жертву анархии и поставил над нами властителями невежественных демагогов, можно ждать от предстоящей парламентской борьбы самых радикальных изменений в английском политическом устройстве.

Меррей и еще один книгопродавец открыли военные действия в рекламных колонках «Морнинг кроникл». Последний – этакий нахал! – публично утверждает, будто Вы продали ему за 500 гиней право издания нескольких стихотворений. Кстати, Меррей отказался прислать мне на просмотр корректуру Ваших поэм, ссылаясь на то, что Вы, в письме к нему, якобы поручили их исключительно заботам Гиффорда347. Еще не зная этого, я увидел объявление о скором выходе их в свет; а обратившись к Меррею, получил приведенное выше объяснение. Мне было несколько неловко перед Мерреем, когда оказалось, что я хочу взять на себя заботы, которых мне не поручали. Разумеется, я не могу теперь сделать то, что сделал бы со всей тщательностью, – т. е. проследить за правильностью текста, – но не сомневаюсь, что это сделает и мистер Г[иффорд]. Я не уверен, что Меррей не досадует на меня, так как из-за меня переплатил 800 фунтов. «Эдинбургское обозрение» напечатало рецензию на «Кристабель»348 и вынесло о ней весьма неблагоприятное суждение. Там сказано также, что Вы напрасно ее хвалили. По-моему, «Эдинбургское обозрение» столь же мало пригодно судить о достоинствах поэта, как Гомер для составления комментария к ньютоновой системе.

Примите нашу благодарность за интересное описание импровизаторов и миланских достопримечательностей. У нас никаких новостей нет.

Остаюсь, дорогой лорд Байрон, Вашим искренним другом

П. Б. Шелли

Мэри Уолстонкрафт Годвин

Лондон, 16 декабря 1816

Сегодняшний день, любимая, был для меня днем мучительных переживаний, какие неизбежно вызывает зрелище