но я буду знать, поспрашиваю. Лучше в Туманшете поговорить — там народу поболее, может, и есть излишек. А ведь ещё деревни есть к югу от вас: Бланка, Светлая, Тропа — можно поспрошать.

— Хотя бы корову на первое время.

— Курей с десяток дам с петухом, знаешь, какой горластый? Хозяйство без петуха, что баня без пару. Пока спозаранку петух не заорёт, так вроде бы и сам неживой.

Наутро Евсей двинулся дальше. Позади телеги пристроили ящик из дранья с курами, следом на привязи шла корова. Хоть и молодая, но вымя было крупное, видно, что корова молочная. Бабка посмотрела на неё и сразу определила, что скотина стоящая. О цене сговорились полюбовно, ударили по рукам, выпили по рюмке за доброе дело.

Только к вечеру добрались Евсей с Пелагеей до заимки. Радости не было предела: бабушка с внучкой со слезами на глазах обнимались, искренне радуясь. И корова к сердцу пришлась, быстро нашлось ей место, да и доить время подошло. До швейной машинки не дошли ещё руки, столько радости за раз не переваришь. Родион радовался новой одежде и сапогам, а ещё больше радовался патронам, которые привёз брат.

Сашка и братья Никитины тоже бросили своё занятие и подошли поздороваться.

— Сбыл, что вы просили, вот деньги, — протянул свёрток Евсей. — Цену я вам обсказывал, так и сбыл. Будет ещё, возьмут и ещё.

— Спасибо, Евсей, а что заказывали мы, привёз? — спросил Иван.

— Там, на телеге, всё по списку.

— За товары платить надо или ты высчитал уже?

— Всё высчитал, то, что подал, это уже ваше.

— Вот и хорошо, вот и доброе дело.

— Как у вас дела идут? Издалека смотрел — поднимается сруб.

— Идёт понемногу, быстрей бы надо, да погода подвела: поддождило немного. Поднатужимся — соберём к холодам.

— Надо бы, — сказал Евсей. — Как снег выпадет, мужики приедут лес готовить себе, им тоже жить надо будет где-то.

— Понимаем, — кивнул Иван, — сейчас деньги есть, наймём мужиков из Туманшета, после покоса быстро дело пойдёт. Там и косяки на окна и на двери сразу делают дома, привезти только — и поставить на место. Под косяки готовят рамы и двери.

— Договорились.

Женщины разбирали подарки, Родион топил баню, знал, что брат любил после поездки попариться. Растроганная Ульяна, увидев ещё и машинку, на радостях бросилась мужу на шею и давай целовать его. Евсей не знал, как поступить, к таким нежностям он не привык и просто обнял жецу.

— Хватит, люди же смотрят, — проговорил он.

После Евсея с Родионом в баню пошли женщины.

— Ты что, не ходишь с мужем в баню? — спросила бабушка.

— Нет, ещё не ходила, — смутилась внучка.

— Дура-девка, с мужем нужно ходить в баню; так испокон веков идёт, тогда и в семье ладу больше. Учить тебя, не переучить.

— Стесняюсь я.

— Чего стесняться? Мужняя жена ты или просто девка? Стесняется она, видите ли, раз сходишь, и всё стеснение пройдёт. Ты, девка, это брось, мужик твой видный, смотри, найдётся такая, что не постесняется, тогда поплачешь в подушку, польёшь слезоньки-то.

— Ладно, бабуля, в другой раз и пойду, раз такое дело. Не нарадуюсь, что ты приехала.

— Как же тут не приедешь, попробуй ослушаться, собирайся, говорит, и никаких разговоров, — засмеялась бабка. — Я и не признала его поначалу. Думаю, кто ж это такой остановился у наших ворот? А он мне говорит, мол, зятя не узнала — вот стыдобушка какая! Когда продали дом соседу Кольке, так я ему деньги отдаю, а он не берёт. А каких слов про него мне Акулина наговорила хороших, ты Акулину помнишь, которая знахарит в Конторке? Так я прямо и не знаю, я уж ему опять деньги дала — тут уж он взял. И правильно, видишь — всё к делу.

— Твои деньги он мне отдал, — сказала внучка. — Попросил сохранить, сказал, что твои и пусть до дела лежат. Авось сгодятся и тебе, мало ли что.

Вот какой хозяин, ты, девка, клещом вцепись в него да держись, с хорошим мужиком и век как месяц будет. Нет, Улька, что ни говори, может, тебе доля выпала лучше, чем другим, так не упусти счастье своё.

— Сама указала пальцем на это счастье, — сказала внучка и поняла, что сболтнула лишнее. Стала старательно намыливать голову.

— Ну-ка, ну-ка, чего это я не знаю?

— Потом расскажу как-нибудь.

20

Эликан сидел на берегу реки и курил трубку, подаренную Евсеем. Знал, что в этот раз не приедут старатели, а всё равно ждал. Понравились ему эти люди, с ними было просто: не надо было хитрить да выдумывать разные истории. Как здорово было, если бы сидел сейчас рядом Евсей, смотрел бы на искрящуюся воду и молчал. Много слов — мало правды, а у него что ни слово, то истина. В этот сезон всё пошло неправильно. Сначала охота не задалась: рано выпал снег, завалило всё, олени не шли по глубокому снегу, сами кормились с трудом, пропало несколько важенок. Мало добыли белок и соболей; хватило бы на муку и крупу, но захотелось Хамышгаю на суглане показать себя — не успел Эликан присмотреть за ним. Пока со знакомым пил чай, Хамышгай отдал всю добычу за бесценок нижнеудинским купцам и уже валялся пьяный в чуме. Когда пришёл Эликан домой, было поздно. Спасибо, Оробак дал белок, чтобы купить немного муки. Вот и вся радость. Теперь сидит, глаза не кажет людям: смеются над ним, а у него ведь сын маленький растёт — Улуской. Эх, старость, такой позор на голову! Молодец, Оробак, кормит стойбище: добывает мясо, только и он в последнее время всё больше пустой приходит. Люди стали понемногу зимние припасы муки брать — есть хочется. Рыбачить никто не желает, каждый указывает на соседа, и сидят, друг на друга надеются. Собаки проходу не дают, голодные под ногами трутся, обленились, даже мышковать не хотят. Люди уже поглядывают на своих оленей как на еду, не понимают, что без них совсем худо будет. Надо что-то решать, думал старик. Кроме него, никого слушать не будут в стойбище, а его слово нужное, должно всех поднять от костра. Старик докурил трубку, постучал по ноге, выбивая остатки табака, и встал.

— Собери-ка всех сюда, — попросил он внука.

— Люди собирались нехотя, зная, что кормить там точно не будут.

— Я говорю так: сейчас все собираемся и идём ловить рыбу, хватит муку потихоньку таскать — зима длинная, а муки и так немного. Сейчас собирайте все сетки