она не смогла сдержать улыбку. – Даже не знаю, что лучше, не знать никаких новостей, в том числе и плохих, или знать плохие?

– Мам, я опять тебя расстроила? – подошла к ней Пелагея. – Прости. Я не хотела.

– Да, нет. Я и сама в этот день не перестаю думать о ней. Эви любила этот праздник. По правде сказать, я иду туда и надеюсь встретить ее в толпе.

Пелагея увидела, что мать из последних сил старается говорить спокойно.

– Виолетт, ну, ты идешь или нет?

– Да, Герасим. Минутку.

Отец заглянул в комнату.

– Пел, может, и ты все-таки пойдешь с нами? Ну, чего тебе сидеть здесь?

– Не, пап. Идите с мамой. Я побуду дома. Так будет лучше. Пап, ты бы надел шляпу, весна в этом году прохладная. Я смотрю, там ветерок есть.

Они обменялись взглядами-дифирамбами и не добавили больше к этому ни слова. Но все-таки улыбнулись друг другу.

***

– Раньше ты обычно ходил на праздник. И зачастую всю неделю участвовал в каких-то мероприятиях. А теперь почему-то сидишь дома? – полюбопытствовала Нонна. – Ты хоть помнишь, как он называется?

– Конечно, помню!

– А почему больше не ходишь?

– Это какой-то детский праздник, мам! Одно название чего стоит «Матери-Земли»! – иронично произнес Глеб.

– Конечно детский! Именно поэтому в этот день столько взрослого народа становится детьми!

– Ага. И не страшно им! Хотя сейчас запрещено становиться детьми! – улыбнулся Глеб.

– Так лучше из соображений безопасности, – ответил прагматичный Глеб. – Нам не нужно лишний раз светиться в неприятностях. Мало ли, что там, в толпе, может случиться. Несмотря на то, что примула, символ праздника, стала символом и нашего движения, мы не хотим явно показывать, что мы существуем.

– Но при этом ты часто выглядываешь в окно, смотришь на проходящих мимо людей, – заметила мать.

– Пытаюсь понять, почему этот праздник существует даже после начала столкновения.

– Люди хотя праздника!

– Допустим, люди хотят и отмечают по привычке. Но если бы не было централизованной поддержки, все бы медленно утихло. А правительство поддерживает почему-то это торжество. Это единственное в году разрешенное массовое мероприятие. Причем всемирного масштаба.

– Ты забыл, сын, про Новый год, – возразила Нонна.

– Да. Ты права, – согласился Глеб. – Еще Новый год. А ты сама-то почему не пошла? – в свою очередь спросил он.

– Настроение куда-то пропало.

– Чё это так? С утра крутилась возле зеркала, примеряла даже что-то? А теперь вдруг передумала?

– То-то и оно. Покрутилась и передумала.

– Что-то как-то не срастается, – улыбнулся Глеб и попытался выпутать мать из ее надуманных причин. – Ты не захворала часом?

– Нет, – уверенно ответила Нонна. – С чего ты взял?

– А что тогда случилось?

– Ну, там в основном одна молодежь, что я там буду как… – она даже не стала договаривать.

– Да ладно тебе, мам! Что ты, в самом деле, ерунду-то говоришь?! И чем ты молодежи помешаешь-то? Молодежь на столько что ли глупая?

– Молодость глупа, зрелость занята, старость нелицеприятна, – несколько театрально ответила Нонна.

– Я, кажется, даже знаю, чьи это слова. Или от тебя, или от отца я их уже слышал, – улыбнулся Глеб. – Того самого соседа, с которым я на полгода всего по жизни пересекся? Как там его звали? – Глеб стал вспоминать имя.

– Ванька, – помогла мать и медленно, уважительно произнесла его полное имя. – Иван Афанасьевич Бублов.

Ее глаза моментально подобрели от возникших в памяти картинок, как она просила его не на долго остаться с малышом, а он убегал сначала побриться, чтобы, сюсюкаясь, не колоть ребенка щетиной, как они уговаривали его переехать к ним, но Ванька сам становился, словно ребенок, и ни в какую не соглашался.

– Не смогли мы его уберечь, – добавила Нонна.

– А отцу, кажется, больше нравился несколько другой вариант этой фразы.

– Да? А я что-то не припомню.

– Там, кажется, как-то так было: в молодости есть время и красота, в зрелости есть красота и уже немного мудрости, в старости достаточно мудрости и времени. И, получается, всю жизнь чего-то не хватает!

– Да, сосед у нас был с изюминкой. А мы, представляешь, с ним почти год просто пили пиво! Пока он однажды, допивая при этом, наверное, уже третью кружку, не сказал, что мы напрасно теряем за этим пивом время.

Глеб удивился и улыбнулся.

– А вы что же?

– Мы-то, конечно, были повидавшие жизнь, по восемнадцать, девятнадцать лет всем! В жизни, мол, нужно отрываться по полной! А он тут нам такое сообщает!

– Ну, вы, конечно, с ним поспорили? – улыбнулся Глеб.

– Скорее, он позволял нам соглашаться с его мнением, – улыбнулась и Нонна. – Он говорил, что люди, увы, стареют. Но людям еще неслыханно повезло! Они стареют чуть чаще, чем раз в сто лет! Не многим в природе повезло, стареть так редко!

– Он был философом или биологом?

– О, не спрашивай меня об этом. Его прошлое так осталось для нас загадкой. Но он все-таки настаивал, что жизнь мала! И не потому, что она длится всего шестьдесят, семьдесят, восемьдесят… лет, кому как повезет. Просто жизнь – это на самом деле редкие часы или даже минуты между «должен» и «нужно». Притом только те из них, которые ты сумел прожить осмысленно!

Пока Глеб осмысливал фразу, Нонна продолжала вспоминать:

– Практически с этого момента все и изменилось. Меньше чем через год появился ты. Отец хотел бросить учебу, чтобы нас кормить. Но Ванька гонял его, чтобы тот не бросал университет, сидел с тобой, чтобы я поспала немного. Всего не вспомнишь, чем мы ему обязаны, – Нонна немного задумалась, а потом добавила. – Мы его хоронили, родственников так и не нашлось. Потом присматривали за его могилой, пока была возможность.

Глеб внимательно смотрел на мать и заметил, что выражение ее лица изменилось.

– Тебе без них скучно, мам? – спросил он.

– Нет. Тоскливо, – ответила Нонна.

– А есть разница?

– Конечно. И очень большая.

Глеб вопросительно посмотрел на мать.

– Это две совершенно разные вещи, сын, – ответила она на неозвученный вопрос. – От скуки хочется спать, а от тоски – сдохнуть.

***

К расстройству, последний день праздничной недели, посвященной Земле, был подпорчен.

В этот день по заведенной традиции кто-то из людей, пользующихся мировым признанием, делился своими личными достижениями, способствовавшими тому, чтобы Земле стало лучше. Эту речь человек произносил с особенного дирижабля, который взлетал с поля Трех надежд. Он прилетал сюда в первый день праздничной недели, и на нем привозили новый вид примулы, которого еще не было на этом поле. Высаживанием нового цветка открывался праздник.

Эту традицию заложили в десятую годовщину праздника