лорда-мэра Лондона с участием в нем послов – продемонстрировало с впечатляющей убедительностью неуютное положение Англии в Европе. Узнав, что от имени дипломатического корпуса будет выступать его дуайен, турецкий посол грек Константин Мусурус-паша, Шувалов и его германский коллега приглашение отклонили, их примеру последовали представители Франции и Италии. В последний день прислал отказ уполномоченный Австро-Венгрии, сославшись на то, что у него сломалась карета. Видимо, осторожности ради приглашение проигнорировали посланники Бельгии, Голландии, Португалии, Швеции и Дании. Получился своего рода англо-турецкий междусобойчик на фоне отстраненности Европы. В восточном вопросе. «Англия и Турция остались в одиночестве», – писала газета «Морнинг пост»[742]. Не настраивали на воинственность и свежие еще воспоминания о Крымской войне. Все 349 дней осады Севастополя британцы провели у третьего бастиона, потеряв убитыми много тысяч людей, но так его и не взяли.

Бросить вызов России Уайт-холл не решился. Несколько месяцев длилось тревожное и опасное противостояние в Проливах. Британские броненосцы на воде, но десанты с них не высаживались, чтобы избежать открытого столкновения на берегу. Российские войска – на европейском побережье, но полуостров Галлиполи они не заняли, чтобы не превращать оппонентов в противников. В бой обе стороны не рвались и сохранили мир на благо своих народов.

* * *

Разумеется, не остались в стороне от войны и балканские страны. Их отношения с Россией складывались не безоблачно, а порой даже тревожно и напряженно. По подсчетам Л. В. Кузьмичевой, российской стороне пришлось восемь раз обращаться в Белград с призывом вступить в дело. В ответ поступали разъяснения: надо оправиться от поражений 1876 года, восстановить силы, потребны большие деньги. Лишь после Плевны, когда судьбы войны, казалось, были решены, 2 декабря 1877 года князь Милан подписал манифест. Сербские войска действовали успешно, но по собственным операционным планам, а не на направлении главного удара, разбросав свои силы по широкому фронту, чтобы подготовить почву для территориальных приобретений. Они заняли важные города Ниш и Пирот[743].

Совсем не сложилось военное сотрудничество с Грецией. В стране один кабинет сменял другой, происходила министерская чехарда, ссорились партии, из Лондона поступали предостережения вести себя смирно, а общественность требовала освободить Эпир и Фессалию. Из Афин в Петербург поступали просьбы предоставить гарантии будущих приобретений (а кто мог их дать?) и помочь в защите берегов от возможных британских нападений, одолжив для этого Греции часть флота (которого, по большому счету, у России не существовало). Даже падение Плевны не подвигло потомков Перикла к выступлению. Лишь 21 января (2 февраля) 1878 года 8-тысячный отряд перешел границу. Король Георг телеграфировал царю: «Я и все греки твердо рассчитываем на Ваше благожелательное отношение к нашему делу, общему делу всех христиан, которых Вы столь великодушно поддерживаете». Александр в своем ответе не счел нужным скрывать раздражение: «Я могу только сожалеть, что Ваше величество, объявляя войну Турции, избрали тот момент, когда я заключаю с нею мир»[744].

* * *

Добрые отношения с Румынией сошли на нет после Плевны. Причиной крупной ссоры между двумя странами послужила судьба Южной Бессарабии. Александр II считал делом чести возвращение России этой отторгнутой у нее после Крымской войны земли. Румынии в порядке компенсации была обещана Северная Добруджа, большая по территории, более населенная и перспективная провинция, обладавшая хорошей естественной гаванью на Черном море в Кюстендже (Констанце). Пожелание о возврате утраченного было высказано на свидании в Ливадии в октябре 1876 года, но – в глубокой тайне, что способствовало рождению и укоренению в зарубежной историографии легенды, будто вплоть до января 1878 года русские ходили вокруг да около и конкретных требований не выдвигали, что создавало почву для рассуждений об их коварстве и для протестов. На самом деле еще 2 (14) марта 1877 года, то есть до войны, генеральный консул Д. Ф. Стюарт имел объяснение с премьер-министром И. К. Брэтиану по поводу трех южных бессарабских уездов. Реакция собеседника в его изложении выглядела так: «Он признает, что поездка в Ливадию совершенно убедила его в том, что Бессарабия впредь потеряна для Румынии и что Россия не упустит случая по возможности вернуть себе этот небольшой участок земли, столь ей необходимый. Затем он уверил меня, что все здравомыслящие румыны хорошо понимают неминуемую необходимость ликвидации аномалий, созданных Парижским миром, но им трудно примириться с безвозмездной утратой территории, которую они считали принадлежащей им по праву»[745].

И тогда возникла идея – загладить нанесенную Румынии обиду предоставлением ей компенсации в виде Северной Добруджи, которая по всем параметрам превосходила Южную Бессарабию[746]. Румынская сторона не возражала против приобретения, но с важным дополнением – и Южную Бессарабию оставить за ней. 20 января 1878 года сенат и палата депутатов на совместном заседании приняли решение «сохранять территориальную неприкосновенность и не допускать отчуждения какой-либо части румынской территории в обмен на территориальную компенсацию или возмещение». В ходе бурного заседания отдельные горячие головы предлагали даже направить в Южную Бессарабию войска[747]. Брэтиану буркнул в ответ: «Попробуйте!»

Бухарест поставил вопрос об участии своего представителя в завязавшихся в Адрианополе и перенесенных в Сан-Стефано мирных переговорах с Турцией. Из Петербурга поступил отказ: княжество не обладает полным суверенитетом, Османская империя состояния войны с ним не признает, официально она с княжеством не воюет, а занимается подавлением восстания подданных. Но, помимо международно-правового аспекта, существовал и другой: появление в союзной делегации диссидента со своей программой, совершенно неприемлемой для Высокой Порты (Южную Бессарабию сохранить, Северную Добруджу и солидную денежную компенсацию, 100 миллионов франков, приобрести) пустило бы переговорный процесс под откос. Н. П. Игнатьев не случайно записал в своем дневнике, что Осман-паша выдержал характер до конца, не желая под Плевной складывать оружие перед румынами. И в общем урегулировании российской стороне было легче отстаивать интересы Румынии в одиночестве.

Иные настроения царили в Бухаресте. Появилась формула: российско-турецкие переговоры ведутся без Румынии и против нее. Последнее утверждение противоречило здравому смыслу, ключевым пунктом российской программы являлось предоставление Румынскому княжеству независимости, какое уж тут ущемление его интересов!

Петербург и Бухарест подходили к южнобессарабскому и северо-добруджанскому вопросам с разных позиций. Обе области еще в начале XV столетия подпали под непосредственное османское правление, повлекшее за собой многочисленные изменения, в том числе смешение этносов. В описываемое время население Северной Добруджи составляло 111859 душ и по национальному составу состояло из 19700 румын, 10225 болгар, 3200 липован (русских староверов), 3699 казаков, 3000 черкесов (так тогда называли всех северокавказцев), 56848 турок и татар. В Южной Бесарабии молдаване составляли примерно треть от общего числа жителей – болгар, гагаузов (православных