Николай Николаевич получил собственноручную записку Тотлебена: «По показаниям перебежчиков, Осман-паша собирается выходить из Плевны или в эту ночь, или в следующую»[730]. 28 ноября (10 декабря) паша повел своих измученных осадой аскеров на прорыв, бросив больных и раненых на милость неприятеля. Отчаянная затея провалилась, удалось лишь кое-где преодолеть первую линию российских позиций. Потеряв 6 тысяч человек, Осман сдался. Оружие сложили 43 тысячи солдат и офицеров.

В войне наступил перелом. Полевые силы русских и румын увеличились на 100 тысяч человек. Армия перешла в решительное наступление. Закончилось «сидение на Шипке». В битве при Шипке – Шейново М. Д. Скобелев разбил корпус Вессел-паши. Российские войска (включая гвардейскую элиту), усталые, обносившиеся, рвались в бой и неудержимым потоком хлынули на равнины Болгарии. Была занята София, 5 (17) января 1878 года В. И. Гурко разгромил под Пловдивом армию Сулеймана-паши.

Лондон и Вена предложили свое посредничество в мирных переговорах (что означало участие в них). Все понимали, на чьей стороне выступят ходатаи, от российских притязаний в результате их «услуг» могли остаться рожки да ножки, и от англо-австрийского сервиса отказались. Занятие Адрианополя, ключевой позиции на пути к Стамбулу, свидетельствовало о полном разгроме османской армии. 19 (31) января удалось заключить перемирие, военные действия прекратились. Судьбы войны предстояло решить далеко от черноморских берегов.

В Лондоне торжествовали ястребы во главе с королевой Викторией и Дизраэли. Шувалов, отбросив дипломатическую сдержанность в выражениях, писал о ее настойчивом вмешательстве во все детали кризиса и жаловался на «некий заговор полусумасшедшей бабы с министром, не лишенным дарований, но выродившимся в политического клоуна» (то бишь Дизраэли). 15 января появился меморандум с главным условием примирения по английской выкройке: «Любой договор между правительством России и Портой, затрагивающий договора 1856 и 1871 годов, должен носить европейский характер и не будет иметь силы без согласия участников мирного договора 1856 года[731]. Дизраэли торжествовал: «Оппоненты пали на колени». Д. А. Милютин иначе расценивал курс премьер-министра: «Опять взбеленился».

К сожалению, настроение изменилось не только в верхах британского общества. Мутная волна шовинизма захлестнула страну. Пресса трубила о неуемной агрессивности русского медведя. Близкая к правительству газета «Дейли телеграф» рисовала фантастическую картину российских домогательств: «Они состоят, грубо говоря, в установлении господства над Константинополем и Проливами, в превращении Османский империи в петербургский удел. Коварство России не миновало Австрии, где она стремится распространить славянскую заразу»[732]. Появился термин «джингоизм» для определения расползшегося по стране воинствующего национализма. Его жертвой стал В. Ю. Гладстон, призывавший не размахивать кулаками и прекратить пируэты флота в опасной близости от театра военных действий[733]. Разъяренная толпа разбила стекла в его лондонском доме.

А в кругах правительственных было решено не ограничиваться нотами и пустить в ход бронированный кулак. 13 февраля эскадра адмирала Хорнби, 7 броненосцев и фрегат, вошла в Дарданеллы и бросила якорь в Мраморном море. Новость была столь тревожной, что император вызвал A. M. Горчакова в Царское Село для принятия решения о реакции. На совещании у царя было решено дать отпор неуместным притязаниям, ввести войска в Стамбул и оставаться там, пока британская эскадра не покинет Проливы. «История учит нас, что слабость континента подстегивает наглость Англии», – телеграфировал Горчаков в Лондон Шувалову[734]. Великий князь Николай Николаевич пребывал в тревоге – затевается чрезвычайно опасная игра, чреватая большой войной. Он слукавил и договорился с турками о занятии 10-тысячным отрядом местечка Сан-Стефано в 12 километрах от столицы и переносе туда главной квартиры, представив это как вступление в окрестности Стамбула. Несмотря на перемирие, в штабе нервничали и опасались, что неприятель встретит пришельцев пулями. Все обошлось, турки выставили почетный караул. Вскоре пришла радостная весть. 19 февраля (3 марта) Н. П. Игнатьев подписал в Сан-Стефано предварительный мирный договор, предусматривавший коренные перемены в положении балканских христианских народов и в соотношении сил на полуострове. Турция признала государственную независимость Румынии, Сербии и Черногории, что явилось вехой исторического значения в их судьбах. Предусматривалось территориальное расширение трех государств. В Боснии и Герцеговине Высокая Порта обязывалась провести реформы. Возрождалась после почти 500-летнего перерыва государственность Болгарии как самоуправляющегося, платящего дань княжества с христианским правительством и в широких территориальных пределах с выходом как к Черному, так и к Эгейскому морю. Зависимость от Высокой Порты ограничивалась выплатой ежегодной дани. Россия возвращала себе Южную Бессарабию, в Закавказье к ней отходили Батум, Каре, Ардаган и Баязид. К Румынии присоединялась Северная Добруджа. На острове Крит и в Фессалии Турция обязалась ввести регламенты по управлению ими, выработанные с участием местного населения[735]. Успех, казалось, достигнут полный, звезда Н. П. Игнатьева достигла апогея. Мало кто тогда подозревал, что она скоро покатится вниз.

Реакция Лондона и Вены последовала немедленно, причем непримиримая. В очередном меморандуме Уайт-холла говорилось: в случае вступления российских войск в Константинополь без согласия Порты Англия немедленно отзывает посла из Петербурга. На подобную уступку с турецкой стороны не существовало никаких надежд. В непримиримости от британцев не отставали австрийцы. Д. Андраши заявил послу Е. П. Новикову: ни один министр монархии не даст согласия на расширение Болгарии к югу от Балканского хребта, и он будет сопротивляться этому «любыми средствами». «Даже с помощью войн?» – задал вопрос посол. Андраши уклонился от прямого ответа и повторил: любыми[736].

* * *

На совещании у Александра II было решено дать отпор нахалам и занять позиции вдоль европейского берега Босфора с целью воспрепятствовать прорыву броненосцев адмирала Хорнби в Черное море. Но армейское командование знало, что осуществить подобную операцию оно не в состоянии по причине отсутствия в армии тяжелой артиллерии, единственно способной поразить бронированные махины. У царя мелькнула мысль о переправе за Дунай крепостной артиллерии из Керчи. Но как? По Черному морю, с немалым числом турецких броненосцев, к которым вот-вот на помощь могли прибыть английские? Или волоком по балканским кручам? Отвергать предложение венценосца не полагалось даже его брату, командующему. Поэтому великий князь Николай Николаевич, убежденный, что в ответ на предложение сдать позиции по берегу Босфора султан Абдул Гамид переселится на один из британских броненосцев, преодолел свое ранее несколько пренебрежительное отношение к дипломатическому ведомству и предложил возложить на него задачу достижения мира: «Я не считал себя вправе добровольно вызывать столкновение с Великобританией в то время, как нашей дипломатией делались всевозможные попытки по улаживанию затруднений и предотвращению пагубной для нас войны»[737]. Как внимательно командующий относился к переговорам Н. П. Игнатьева в Сан-Стефано, можно судить по одному мелкому эпизоду. Столкнувшись с упорным сопротивлением турок, Игнатьев решил прибегнуть к тактическому маневру, пригрозив прервать их. Он пошел за санкцией