Логоса, претваряющего в Разум косные, темные и слепые стихии» (Флоренский 1990а: 165).

2. Рассудок и Разум

Сражение с рассудочностью ratio за разум и есть основное направление философствования Флоренского.

Выделенные Кантом три средства познания: чувственность – рассудок – разум, – в своем явлении соотносятся с тремя содержательными формами слова, соответственно с образом, с понятием и с символом.

«Мы сами в себе носим дразнящий нас обман разума, и никакая философия не избавит от него»,

– утверждает Флоренский (там же: 5). Со времен первого перевода Ареопагитик на славянский язык (конец XIV века) известно, что рассудок – качество личное, тогда как разум не личный – он соборный, это Λογος (там же: 163).

«Разум перестает быть болезненным, т.е. быть рассудком, когда он познает истину, ибо Истина делает разум разумным, т.е. Умом» (Флоренский 1994: I, 12).

Человеческий ум ограничен миром явлений, чувственное восприятие служит единственным источником знания, которое достоверно лишь в соединении «с априорными идеями или принципами», действующими в трехмерном пространстве нашего существования (там же: 50). Отличие от Канта только в том, что под разумом Флоренский понимает способность прозревать в вещах смысл, наделять мир осмысленностью и оценивать его (там же: 135). Разум субъекта равен смыслу объекта, поскольку и субъект, и объект одинаково существуют в Логосе. Ересь позитивизма объясняется тем, что логический закон тождества мешает рассудку претвориться в разум. Как и в Ареопагитиках, разум понимается как божественная энергия, тогда как ум – всего лишь его воплощение.

Однако

«всякое действие разума существенно антиномично <…> Непреложная истина – это та, в которой предельно сильное утверждение соединено с предельно сильным же отрицанием, т.е. предельное противоречие; оно непреложно, ибо уже включило в себя крайнее его отрицание <…> Предмет, соответствующий этой последней антиномии, и есть, очевидно, истинная реальность и реальная истина. Этот предмет, источник бытия и смысла, воспринимается опытом» (там же: 40).

Вот как Флоренский описывает принцип мышления. Хаотичность ощущений подпадает под «организующее действие» рассудка, чтобы для начала

«улаживаться божественным Ладом и устраняться Строем» (там же: 89).

«У первичных интуиций философского мышления о мире возникают сначала вскипания, вращения, вихри, водовороты – им не свойственна рациональная распланировка, и было бы фальшью гримировать их под систему» (Флоренский 1990: 28).

Тем не менее

«связи отдельных мыслей органичны и существенны; но они намечены слегка, порою вопросительно, многими, но тонкими линиями. Эти связи, полу-найденные, полу-искомые, представляются не стальными стержнями и балками отвлеченных строений, а пучками бесчисленных волокон, бесчисленными волосками и паутинками, идущими от мысли не к ближайшим только, а ко многим, и большинству, ко всем прочим. Строение такой мысленной ткани – не линейное, не цепью, а сетчатое, с бесчисленными узлами отдельных мыслей попарно, так что из любой исходной точки этой сети, совершив тот или иной круговой обход и захватив на пути любую комбинацию из числа прочих мыслей, притом в любой или почти любой последовательности, мы возвращаемся к ней же. Как в римановском пространстве всякий путь смыкается в самого себя, так и здесь, в круглом изложении мыслей, продвигаясь различными дорогами всё вперед, снова и снова приходишь к отправным созерцаниям. Эта-то многочисленность и разнообразность мысленных связей делают самую ткань и крепкою, и гибкою, столь же неразрывною, сколь и приспособляющеюся к каждому частному требованию, к каждому индивидуальному строю ума. Более: в этой сетчатой ткани и промыслившему ее – вовсе не сразу видны все соотношения отдельных ее узлов и все, содержащиеся в возможности, взаимные связи мысленных средоточий: и ему, нежданно, открываются новые подходы от средоточия к средоточию, уже закрепленные сетью, но без ясного намерения автора.

Это – круглое мышление, способ мыслить и прием излагать созерцательно, называемый восточным, – почему-то. Ближе многих других к нему подходит мышление английское, гораздо менее – немецкое, хотя Гете, Гофман, Новалис, Баадер, Шеллинг, Беме, Парацельс и другие могли бы быть названы в качестве доказательств противного; но во всяком случае ему глубоко чужд склад мысли французской, вообще романской» (там же: 27).

Флоренский призывает

«изучить возникающие водовороты мысли так, как они есть, в их непосредственных отзвуках <…> сгоняя в один затон подмеченные нами водовороты первичных интуиций: верность факту» (там же: 28 – 29); ср. также (Борухов 1993).

Рассуждения о «круглом мышлении» напоминают «сущность языкового мышления», как его описывают Ю.Н. Караулов («ассоциативно-вербальная сеть») или Б.Μ. Гаспаров («коммуникативное развертывание языковой ткани»). Представление этих ученых о том, «как говорящий субъект обращается с языком», совпадает с ассоциативным мышлением посредством аналогий, построенных на формальном сходстве используемых речевых формул. Во всех случаях это – отталкивание от формы, речевая деятельность, коммуникативный аспект языка, а не сам язык и тем более не содержательные его формы. Поверхностный уровень «языковой компетенции», имеющий чисто прикладное значение.

3. Познание

Образное описание «вскипания мысли» в точке схождения действительного и реального, предмета и идеи, объекта и субъекта, вполне соотносимы со средневековым представлением о синкретизме субъекта и объекта:

«В акте познания нельзя рассечь субъект познания от его объекта: познание есть и тот и другой сразу; точнее сказать, оно есть именно познание субъектом объекта» (там же: 284).

Двоение субъекта на субъект и объект в акте познания дает двоякий результат. В одном случае объект известен – обогащая его всё новыми признаками, постепенно приближается к субъекту. Объект первичен, в него верят, а субъект вторичен – он знает. «Так субъект дедуцирован из объекта»: сенсуализм, позитивизм, феноменализм, реализм, эмпириокритика, имманентизм с наиболее полным вырождением в интуитивизме (мистический реализм Лосского). Второй тип теоретически-познавательный, исходящий из субъективного момента знания; рядом его преобразований приравнивают его к объекту. «Здесь объект дедуцируется из субъекта»: идеализм, рационализм, панлогизм и пр.

«Гносеологически трансцендентный объект никогда не дан (иначе он был бы субъектом!), а всегда только задан» (там же: 35).

Слабости того и другого пути, по мысли Флоренского, устраняются словом:

«Органом самопроизвольного установления связи между познающим и познаваемым служит слово, а в частности – имя, или некоторый эквивалент его – употребляемый как имя: метонимия» (там же: 289).

Это – естественно, поскольку

«наименование бывает в один момент с познанием. Слова Симеона Нового Богослова: ум, не рождающий слова, не может принять и других слов» – кажутся верными (там же: 330).

Вызвать игру отношений – это и