Шум в Большом дворе вновь и вновь радостно сообщал об этом земле и небесам, и сад не защищал от этого: его стены были недостаточно толстыми и высокими. Тот стремительно подошёл к беседке и, спотыкаясь, взбежал по ступенькам. Майет продолжала расспрашивать его из-за спины:

— Тот, это не всё.

— Да, это не всё. — Он кратко и напрямик рассказал ей о последних событиях.

— Но зачем она делает это? Я не понимаю...

— Она хочет, чтобы Египет забыл моего отца. Она хочет заставить всех считать, что он никогда не жил. Что я никогда не рождался.

— Но ведь она не может этого сделать! Ты здесь. Я могу дотронуться до тебя.

— И до чего же ты дотрагиваешься? — спросил Тот, слабо улыбаясь.

— До Тота.

— Да, до Тота! А кто это? Никто. Некто, кому дали имя Тот.

Майет медленно опустилась на верхнюю ступеньку.

— Я только некто, кого назвали Майет. Но я не никто.

— Разве? — негромко возразил он. — А кто же ты, малышка?

— Я — Майет!

Она говорила твёрдо, без сомнения в голосе. Она ещё ребёнок, думал Тот. Она не понимает. Он сел на ступеньку рядом с ней.

— Поверь мне. Ты тоже ничто. Разве ты не знаешь об этом? Она превратила тебя в ничто в самый час твоего рождения... Теперь она должна сделать это с моим отцом! Он ведь и твой отец, разве ты не чувствуешь этого?

— Тот, он этого не почувствует. Он мёртв.

— Но я не мёртв! — воскликнул Тот. — Всё, что она делает с ним, она делает со мной! — Он опять встал, не в силах усидеть на месте, и добавил: — Нет, он почувствует. Она сделает его ещё более одиноким, чем когда-либо прежде. Люди будут ходить мимо его гробницы, по его гробнице — даже не зная, что он там лежит... Египет забудет о том, что он жил!

— Не думаю, что он возражал бы против того, чтобы его забыли. Я думаю, что он предпочёл бы именно это.

Тот поглядел на неё сверху вниз. Она взяла кусочек глины из цветочного горшка и что-то лепила на ступеньке, уткнув подбородок в колени; волосы как шёлковая накидка закрывали лицо. Он мог видел только кончик носа и мохнатые ресницы одного глаза.

— Почему ты так говоришь? Ты знала его? Помнишь его?

— Совсем немного. Но один раз я запомнила очень хорошо. Иена принесла меня сюда, в сад, а он был здесь. Я немножко посидела у него на коленях — он всё время дрожал...

— А что он говорил?

— Он сказал: «Маленькая Мериет-Ра, возлюбленная Солнцем крошка. Забытая богами крошка». Он задавал мне какие-то вопросы, я что-то отвечала... Не помню что. А потом он сказал: «Слушай меня, Иена. Для неё лучше быть такой, какая она есть, — забытой. Ты понимаешь это, Иена? Никогда не пытайся напоминать им о ней. Пусть она остаётся в стороне от всего этого». — Майет серьёзно посмотрела Тоту в глаза. — Вот почему я думаю, что это не должно его задеть.

Тот промолчал. Его душа откликнулась на слова его отца, будто в них содержалось что-то очень важное для него, но он не мог понять, что именно. Он с тревогой обдумывал услышанное, не смея заговорить, чтобы не спугнуть осознание.

Конечно, это отец говорил с ним устами этого ребёнка.

«Лучше быть такой, какая она есть, — забытой...»

«Ничто не имеет смысла, мой сын, ничто не имеет значения. Пусть уйдёт твоя корона, твои друзья, твоя жизнь... Жизнь — борьба, а смерть — покой. Откажись от борьбы...»

Не это ли он хотел сказать?

Что-то сжималось в душе юноши, пока он не изнемог. Перед его внутренним взором медленно возникла обширная пустынная равнина, по которой из конца в конец ветер носил клубы пыли, стеная; с выдуванием пыли и ветром, стонущим с одного конца земли к другой, крика: «О горе, горе, горе». Пустыня в его сознании всё росла, становилась неизмеримой, его естество должно было само расшириться, чтобы охватить это. Весь мир, казалось ему, был полон болью, несущейся пылью и рыдающим ветром.

«Нет, никогда, никогда!» — услышал он крик где-то внутри себя.

Он заставил его умолкнуть. Да, слова значили именно это. Они были разумны и убедительны; в них была сила и слышалась правда. Смерть есть покой. Смирись. Разве он не знал эти слова всегда?

...Гильгамеш, будет ли конец странствиям твоим?

Не найдёшь ты жизни, которую ищешь.

Ибо, коща боги создавали людей,

Дали они смерть им в удел,

Ажизнь, в коей людям они отказали,

Крепко держат боги в руках...

Снаружи всплеснулся шум. В Большом дворе послышались высокие голоса детей, говоривших на незнакомом языке, голоса, сразу смешавшиеся с египетской речью, смехом и удивлёнными криками. Шум больно ударил по кровоточившей душе Тота, вонзился в уши, словно омерзительный звук, который издают, скребя ногтем по кусочку сланца. Он хотел зажать уши, скрыться ото всех жалких людей в мире, не знавших, насколько они жалки.

Майет выпрямилась, держа комочек глины в руках.

— Тот, смотри, что я сделала Вот видишь, это...

— О, замолчи! — вскрикнул он.

Девочка вскинула потрясённые и неверящие глаза к его лицу, и глина выпала из её руки.

«Ну вот, я причинил ей боль, — подумал Тот. — Зачем я так закричал?»

Но испуг в её глазах только разъярил Тота ещё больше.

— Почему ты всё время сидишь здесь со мной? Разве ты не слышишь, что происходит снаружи? Иди посмотри на чудеса: там чудесные учёные обезьяны, бивни слонов, дети из Пунта. Разве ты не хочешь всё это увидеть?

— Нет, — прошептала она.

Всё это ничего не значило для Майет, Тот знал об этом. Всё это было лишь очередным эпизодом из большого представления, которое непрерывно шло по другую сторону садовой стены, вдали от её жизни. Для неё было важно, что он рассердился на неё просто из-за того, что она захотела побыть рядом с ним. Девочка была потрясена этим.

Гнев Тота остыл, но, казалось, вместе с ним в нём остыли все чувства. Он не мог перенести её присутствия.

— Иди, Майет. Пожалуйста. Я не могу сейчас разговаривать.

Она встала, молча сошла по лестнице и направилась к тамарисковому дереву. Я — Майет, сказала она. Да, она была Майет... и точно знала, что содержится за этим словом. Юноша продолжал смотреть на неё, удивляясь, как ей удаётся оставаться невосприимчивой к тем смертоносным явлениям, которые шаг за шагом уничтожали его. Они создали образ жизни, но не повредили её Ка — оно каким-то образом осталось целым и свободным в её хрупком теле.

«Только я могу нанести ей вред, — подумал Тот. — Это я наверняка способен сделать и всегда делаю. Уже начал».

Он медленно взошёл по лестнице, пытаясь найти своё собственное Ка в непрерывно повторяющемся прикосновении, от которого невозможно было скрыться, которое, казалось, возникало во всём, происходившем в его душе и мыслях. Он чувствовал его, своё Ка — непрестанно суетящееся и уменьшающееся крошечное существо. Ему больше не подходит его тело, как ноге не подходит сандалия, тело стало слишком просторным для Ка. Вместо того чтобы, как всегда, взирать на мир его телесными глазами, оно выглядывало через глубокий туннель; в дальнем конце туннеля можно было различить солнечный свет и красные цветы в горшке. Тот медленно протянул руку, и его пальцы вдруг оказались в неимоверно далёком солнечном блике и почувствовали мягкие лепестки. Цветы были здесь, на ступеньке, на расстоянии вытянутой руки; но его Ка находилось глубоко в его теле, уменьшаясь с каждым мгновением. И вскоре ему предстояло исчезнуть совсем.