— Но, Ваше Величество... решать такую задачу второпях...

— Это должно быть сделано! Мой отец не может оставаться здесь ещё час!

Тот, которого от этого голоса бросало то в жар, то в холод, увидел, что Хапусенеб отвернулся и с явной досадой отдал необходимые приказания. Великий царский визирь Амона и Египта сегодня ночью потерпел неудачу.

Сенмут и два сам-жреца быстро завязали рабочим глаза и погнали их в лощину. Нехси спокойно перестроил процессию, оставив между носилками и дверью открытый проход; затем все встали на колени.

Хатшепсут ступила на землю. Мгновение она стояла молча, озирая небольшое освещённое пространство, коленопреклонённых слуг и открытую дверь гробницы. Тот, охваченный бурей чувств, вцепился в большой камень, на который опирался. Вот она, всего лишь в десяти шагах — такая же маленькая, сильная и прямая, как в его детстве. Правда, гофрированный царский головной платок с тугими белыми складками по-мужски обрамлял её лицо и падал на шею, лишая её обострившиеся черты всякого сходства с прежней госпожой Шесу. Когда царица оглядывалась по сторонам, сверкавшая над её лбом кобра поворачивалась туда и сюда.

Спустя мгновение Хатшепсут посмотрела на дверь гробницы и сделала короткий жест. Хапусенеб тут же поднялся и пошёл внутрь; сем-жрецы торопливо заложили шарики благовоний в свои кадила и устремились за ним, начав похоронный ритуал пением: «О Тутмос-ирен-Амон, восстань и сядь на трон Осириса...» Когда их голоса стихли внутри, один за другим в гробнице стали исчезать Хатшепсут, семеры и жрецы низших рангов, которые несли пустые корзины, плоские плетёные носилки и факелы.

Тота окутала темнота, которую нарушал лишь свет горевших с каждой стороны двери свеч; из глубины холма доносилось пение, словно исторгаемое голосами лишённых тела хефт. Измученный юноша склонился на камень и закрыл глаза.

Он не знал, долго ли ждал. Всё пересиливало одно желание — чтобы это поскорее кончилось. Однажды он поднял глаза на небеса и снова безмолвно вопросил их, но снова не получил никакого знака, напрасно обшаривая глазами необъятные просторы. Он видел только далёкое величие, звёзды и еле забрезживший свет за спиной, на востоке. Свет дня, которого он не знал. Бог Ану не даст ему ответа. Ответ знает только его отец.

Тихое пение снова заставило его обратить внимание на гробницу. Там тоже светлело: чёрный прямоугольник сначала посерел, а потом стал золотистым от света факелов. Вскоре появился Хапусенеб с первым из сети-жрецов. Их тонкие, пронзительные голоса эхом отдавались в безмолвном ущелье.

Тутмос-ирен-Амон, восстань и сядь на трон Осириса;

Восстань; ты вечный, ты бессмертный...

Из дверей вынесли длинные плоские носилки, которые с трудом тащили шестнадцать человек. На них, сияя в ночи, высился огромный золотой гроб; его блеск отражал пламя факелов. Окружавшие его жрецы взмахнули курильницами и запели песнь Отшествия к богам:

Голова Тутмоса-ирен-Амона как у коршуна,

Коща он возносится и поднимается в небо.

Череп Тутмоса-ирен-Амона из дивных звёзд,

Когда он возносится и поднимается в небо...

Из гробницы вышла Хатшепсут в сопровождении семеров и села в носилки, которые понесли за сияющим гробом. За ними следовали жрецы. Теперь и плоские носилки, и корзины были нагружены имуществом великого царя — шкатулками из чёрного дерева и слоновой кости, алебастровыми сосудами и фиалами, оружием, изукрашенным золотом и серебром; ожерельями из самоцветов, золотыми чашами, инкрустированными столами и стульями — всеми сокровищами, которые украшали место Драгоценного Обитания. Богатые дары сверкали в пламени свеч, двигались дальше, мерцали, отражая свет факелов, пересекали ущелье и поднимались ввысь.

Рот Тутмоса-ирен-Амона подобен пасти того,

Кто плавает в огромном озере,

Когда он возносится и поднимается в небо...

Из гробницы вышел одинокий жрец, нёсший на вытянутых руках лук. Тот не сводил с него глаз. Это не была украшенная каменьями копия, как остальное оружие, но простой лук из дерева, рога и кишок, побитый и поцарапанный от частого использования, с потёртым кожаным держателем. Тетива давно лопнула от времени; лишь с одного отделанного рогом конца свисал кусок скрученной кишки. Но необычайная длина и аура мрачной силы, всё ещё витавшая над оружием, красноречивее слов говорили Тоту, что это был собственный лук его деда, тот самый, с которым старый фараон сражался против гиксосов, с которым завоевал и удержал своё царство.

Тот не смотрел на другие сокровища, вспыхивавшие на свету, а потом скрывавшиеся в темноте. Глаза следили за луком, пока его не поглотила тьма, и продолжали смотреть туда; где он исчез. Впервые в жизни он видел своего деда мужем и царём, а не туманным пятном на солнце. Казалось, в тот миг, когда мимо проносили лук, Ка старого царя коснулось его собственного.

Он быстро повернулся к лощине. Там было пусто. Последний факел исчез за вершиной холма, и пение раздавалось чуть слышно. Он остался один.

Тело начало странно покалывать. Перед ним зияла открытая дверь, чёрный прямоугольник, окружённый оставшимися догорать свечами. На мгновение этот прямоугольник заколебался, стал огромным, потом сузился до размеров булавочной головки и снова превратился в обычную дверь.

Он оттолкнулся от скалы и пошёл к двери. На пороге он остановился, вырвал из песка свечу и шагнул в гробницу. Ступени вели вниз. Он задумчиво посмотрел на них. Этого не могло случиться. Но случилось. Его рука держала свечу, его ноги стояли на шершавом полу. Ему не нужно было ни думать, ни чувствовать; всё, что требовалось сделать и пережить, он испытал вчера. Отец ждал.

Шаг за шагом он спускался по ступеням. Единственным раздававшимся вокруг звуком был мерный стук его сандалий и тонкое, еле слышное потрескивание свечи. В его ушах внезапно сами собой зазвучали стихи: «Смерть сегодня в моих глазах, как у больного, что к жизни вернулся и впервые с одра болезни восстал». «Смерть в моих глазах сегодня, в моих ноздрях, в моих шагах...»

Он уставился на дверь, появившуюся слева, замешкался, потом шагнул к ней. Это был вход в маленькую квадратную комнату с вырезанными на стенах вертикальными колонками толстых иероглифов. Он поднял свечу и ясно увидел выбитые в стене слова Заявления о Невиновности: «Я не чинил зла людям. Я не грешил против истины. Я не отнимал молока от уст детей. Я не был причиной слёз...»[138]

Я не был причиной слёз. Кто из людей мог сказать такое?

Он быстро оглядел комнату, не желая ни думать, ни чувствовать. Сокровища долго лежали здесь, в темноте, дожидаясь мгновения, когда они смогут насладиться своим призрачным могуществом. Сейчас здесь остались лишь высохшие остатки еды, несколько осколков позолоченного дерева в углу и пятна сала на полу. Его отца здесь не было. Здесь не было ничего. Он вернулся к ступеням.