И это сработало. Пограничник просмотрел их документы и, зевнув, разрешил им проезд. Подождав, пока они не проедут Страсбург, Гривен спросил о гитлеровском письме:

— А он написал тебе еще раз, как обещал?

Элио глядел на дорогу.

— Возможно. Но меня не так-то просто найти. Вот почему я распорядился пересылать всю приходящую на мое имя корреспонденцию… — Как это ни странно, он продолжал смотреть на дорогу. — Туда, где мы остановимся.

— А что если мы ничего не узнаем?

Да, в случае с Гитлером все вполне могло оказаться и так, сейчас он это припомнил. Привести в действие людей и события, не больно-то задумываясь о том, как все сложится дальше.

— Раздумья, Карл, изволь предоставить мне. Ты перенапрягаешься. — Лицо Элио исказилось. Он потрепал Гривена по плечу. — Прости. Или назови меня говнюком.

— Но я не могу сделать этого. — Такие определения лучше держать про запас. — Ты ведь, должно быть, очень любишь Люсинду.

У Элио раскрылся рот, наружу высунулся кончик языка. Но он тут же отвернулся от Карла и уставился на пастбище, усеянное блеющими овцами.

— Конечно, Карл. Без нас с тобой она пропадет. — В течение ближайшего часа они любовались знакомым пейзажем, который Гривен, строго говоря, однажды простившись, не рассчитывал увидеть вновь. Гора, где жили сестры. Но «Ситроен» вильнул в другую сторону, к самому городку Молсхейм. Они подъехали к четырехэтажному зданию с остроконечной крышей и с тюльпанами на окнах. «Гостиница Сплендид» — гласила вывеска над входом. Элио выключил мотор, и он, затихая, издал треск наподобие китайской новогодней шутихи. Это относительно того, чтобы не привлекать к себе ничьего внимания.

— Пошли, Карл. Они сами позаботятся о машине.

Едва войдя в дом, Гривен почуял здешний запах. Хвойное масло и креозот, причем чересчур обильно, как в больнице. О Господи! Неужели Элио ехал в такую даль лишь затем, чтобы снова упрятать Гривена в психушку? Нет, это исключено. Там, в главном холле, вокруг очага расставлены изящные кресла. Но никаких посетителей, только метущая пол красивая молодая женщина. За стойкой администратора другая дама, тоже красивая, но постарше, слегка остолбенела при виде Гривена вместе с его багажом. Она моргнула, всмотрелась попристальней и тут же широко, заговорщицки улыбнулась.

— Элио! А мы и не знали, когда тебя ждать. — Она подставила щеку для поцелуя. — Мадам Ильзе очень обрадуется.

— Спасибо, Соланж. — Он представил Гривена, затем облокотился о стойку. — Ну, а как насчет почты? Есть для меня что-нибудь?

Она проверила в картотечных ящиках.

— Только это.

Элио обескураженно присвистнул. Ничего из Цюриха. Но беспокоиться им с Гривеном не о чем, по крайней мере, пока. С лестницы донеслись тяжелые шаги, послышался оглушительный женский голос.

— В следующий раз, придя сюда, сразу требуй Марию-Луизу. Она нимфоманка, можешь мне поверить. — Женщина появилась на лестничной площадке вдвоем с лысоватым человечком, явно готовым сейчас провалиться сквозь землю.

— Элио! А я уж решила, что ты простился с нами навеки!

Она бросилась к нему, принялась трепать его по щекам. Воспользовавшись суматохой, ее недавний собеседник пробормотал слова признательности и скрылся.

— Бедняга, — сказала мадам, когда дверь за клиентом захлопнулась. — А как дела у вас, мсье? Соланж уже показала вам наших лучших…

Элио кашлянул.

— Он со мной.

Ильзе Бовуа не столько пожала руку Гривену, сколько обследовала ее, как опытная хиромантка. Крупная, видавшая виды женщина (сколько ей лет — сорок пять? пятьдесят?) с атлетическими формами, прорисовывающимися под тканью серого твидового костюма. Понимающее и милое лицо. Не слишком чувственное, хотя лица в этом смысле часто обманывают.

— В вашей жизни произошли серьезные и драматические перемены, — заявила она. — Впрочем, поговорим об этом позже. — Она улыбнулась Элио, значительно более домашней улыбкой. — Вы оба поужинаете сегодня вечером с девочками!

В семь вечера они присоединились к двадцати четырем дамам («За едой мы никогда не говорим о делах, господин Гривен!») за длинным столом. «Девочками» можно было назвать далеко не всех — их возраст колебался от восемнадцати до сорока пяти, — все были приодеты в соответствии с ролью, уготованной для каждой из них хозяйкой дома. Румяные щеки, ослепительные зубы, гибкие тела в тонких блузках и юбках. На дальнем конце стола Элио, Соланж и девица с конским хвостиком по имени Камилла жарко спорили о сравнительных достоинствах гидравлических и кабельных тормозов. В чем, собственно говоря, не было ничего удивительного. Молсхейм — город маленький, и девицы, конечно, успели изучить страстишки своей клиентуры.

— Карл! А тебе не кажется, что последние модели «Бугатти» стали слишком ручными? Такие машины должны быть грубыми, должны производить впечатление, будто вот-вот порушат все вокруг.

Это произнесла соседка Гривена по имени Моника. Резвая блондинка с веселым смехом, от которого у него мурашки побежали по коже. Она поддакивала каждому его слову, но, казалось, и впрямь слушала его с живым интересом. Но ведь в этом и заключается ее ремесло, не так ли?

Вино, разговор, все на свете, включая Монику, словно само собой перебралось затем в комнату Карла. «Спокойной ночи, Карл», — сказал Элио в холле, но когда Гривен повернулся к нему, тот вместе с Соланж уже исчез. Таким образом они остались вдвоем с Моникой.

— Послушай, Моника. Ничего не получится. У меня не было женщины уже… — Его мысли поплыли. — Скажем, я тогда был другим.

И вдруг его нервы сдали, он рванулся в номер и захлопнул за собой дверь. Попытался уснуть, стискивая в руках подушку, — наполовину это напоминало объятье, наполовину — процесс удушения.

Через несколько часов — или всего лишь минут? — он проснулся от того, что заскрипели половицы, привидение в ночной сорочке проскользнуло по комнате, — и прежде чем он успел включить свет, прежде чем успел просто пошевелиться, женщина нырнула к нему под одеяло, прижалась всем обнаженным телом.

— У каждой из нас есть ключи, — прошептала Моника. — Не сердись. И ничего не бойся. — Он почуял запах пачулей; язык, губы, зубы принялись обрабатывать ему мочку уха, шею. — Тебе это нужно, Карл. — Ее соски проделали путь по волосатым участкам его тела от груди до паха. — И не тревожься насчет денег. Это мы так здороваемся. — Кончики пальцев заскользили у него под коленями, обняли с внутренней стороны бедра. — Если хочешь, представь себе, будто это не я, а какая-то другая. Я к этому привыкла.

Гривен не мог, да и не хотел сопротивляться. Но даже в те мгновенья, когда он стал пленником ее тела, то пускаясь в бегство, то забираясь как можно глубже в темницу, Гривен, пытаясь следовать совету, данному Моникой, все время вспоминал о том, как оно было. Изгиб ее бедер, бледную кожу, лобок, малые губы и легкий запах маргариток, исходящий из них, воистину незабываемые волнообразно-вращательные движения. Но ему так и не удалось привести в эту комнату Люсинду. Вместо этого предпринятые усилия унесли его прочь — туда, где ее заперли, заточили, держат в заложницах, терзают грубыми и безжалостными лапищами молодчиков из СА. Гривен рванулся обнять ее за талию, унести в безопасное место, — но все его усилия закончились внезапным семяизвержением.