— Я не решал ни к кому присоединяться. О работе комитета мне ничего не известно, и со Сладденом я не дружу.

— Ну-ну, имейте терпение. Ванна и чистая постель сделают чудеса. Вы, наверное, сами не понимаете, насколько устали.

Впереди появился светлый прямоугольник и вырос до размеров двери. Она вела к подножию металлической лестницы. Медленно, с трудом Ланарк и Рима стали одолевать залитые зеленовато-голубым светом ступени. Ритчи-Смоллет терпеливо плелся сзади, напевая себе под нос. Прошел не один час, пока они выбрались в узкую и темную комнату с каменными стенами, три из которых были украшены мраморными табличками, а четвертая представляла собой большие ворота из кованого железа. Легко открыв их, они ступили на гравиевую тропу под огромным черным небом. Ланарк увидел, что находится на вершине холма, среди обелисков знакомого кладбища.

Немного пройдя, Ланарк остановился и заявил:

— Это не Унтанк!

— Ошибаетесь. Это он самый.

Со склона, обстроенного остроконечными монументами, они смотрели вниз, на низкий и широкий собор. Примерно на уровне их глаз находился золоченый флюгер, но еще более Ланарка ошеломило то, что виднелось за ним. Ему помнился каменный город, состоявший из темных многоквартирных домов и нарядных общественных зданий, город с прямоугольной сеткой улиц и электрическими трамваями. Знакомый со слухами из кулуаров совета, он ожидал застать примерно ту же картину, только более темную и со следами еще большего обветшания, однако город под беззвездным небом светился холодным блеском. Тонкие фонарные столбы, высотой со шпиль собора, лили белый свет на дороги и петли эстакад. Со всех сторон высились башни из стекла и бетона, более двадцати этажей в высоту, с огнями на крыше, чтобы видели пилоты самолетов. Да, это был Унтанк, хотя старые улицы между башнями и автомагистралями доживали, казалось, последние дни, и за пятнами, расчищенными под автостоянки, зияли пустые глазницы фронтонов. Помолчав, Ланарк спросил:

— Унтанк умирает?

— Умирает? Не думаю. С тех пор как выбросили на свалку проект Кью — тридцать девять, население, конечно, уменьшилось, но зато начался грандиозный строительный бум.

— Но если в городе редеет население и останавливается промышленность, откуда берутся средства на новое строительство?

— Я слишком плохо знаком с хронологией, чтобы ответить. Мне представляется, обмен между сердцами значит больше, чем гигантский энергообмен в обществе. Разумеется, вы скажете, что это консервативный взгляд на вещи. С другой стороны, радикалы — единственные, кто желает со мной сотрудничать. Странно, не правда ли?

Ланарк раздраженно бросил:

— Вы как будто понимаете, о чем я спрашиваю, однако в ваших ответах я не нахожу никакого смысла.

— Обычная история, так ведь? Но если сердце у вас честное и вы не оставляете усилий, то для отчаяния нет причин. Wer immer strebend sich bemiiht, der konnen wir erlosen[10]. О, вы будете нам очень полезны.

Внезапно Рима оперлась о камень и сказала спокойно, без ожесточенности:

— Я не могу идти дальше.

Встревоженный Ланарк, хотя его смущала мысль, что он держит не одного человека, а двух, обхватил ее за талию. Ритчи-Смоллет мягко спросил:

— Приступ головокружения?

— Нет, спина болит, а кроме того… Мысли путаются.

— Обучаясь на миссионера, я получил диплом по медицине. Давайте руку.

Он взял ее за запястье одной рукой, а другой стал отсчитывать секунды.

— Восемьдесят два. Совсем неплохо — с учетом вашего состояния. Сможете спуститься вот к тому зданию? Главное, в чем вы нуждаетесь, — это сон, но прежде я бы вас осмотрел и удостоверился, что все в порядке.

Священник указал на собор. Рима стала его рассматривать. Ланарк пробормотал:

— Что, если нам сцепить руки и понести ее?

Рима рывком выпрямилась:

— Нет, просто дай мне руку. Я пойду сама.

Священник повел их по трудноразличимым, заросшим сорняками тропам, минуя портики мавзолеев, которые были вырыты в склоне холма. В проблесках света, поступавшего снизу, вспыхивали обрывки надписей на надгробиях выдающихся людей:

«…его победоносная кампания…»

«…чья самоотверженная преданность…»

«…пользовался уважением учеников…»

«…высоко ценимый коллегами…»

«…всеми любимая…»

Они пересекли плоский участок и двинулись вдоль усыпанной галькой аллеи. Ритчи-Смоллет сказал:

— Приток бывшей реки.

В низкой каменной стенке поблизости Ланарк узнал парапет моста и оглядел сверху дорогу, зажатую меж крутых насыпей. По ней неслись к автомагистрали машины, однако впереди, очевидно, был затор: замедлив ход и немного постояв, они разворачивались и устремлялись в обратном направлении. Тихий, но разборчивый пульсирующий звук действовал на барабанную перепонку, как сверло бормашины на зуб.

— Что это за шум?

— Похоже, затор на перекрестке: сломанный фургон, один из этих опасных монстров. Совет должен бы их запретить. Город заблокирован, и, наверное, надолго. Правда, продовольственных запасов у нас достаточно. Идемте туда, срежем путь.

Парапет сменила стена, скрытая кустами. Раздвинув их, Ритчи-Смоллет обнажил дыру и за ней лучше освещенное пространство. Ланарк помог Риме пробраться на ту сторону. Они оказались в ограде собора; вокруг лежали плоские, как плиты мостовой, надгробия. Прямо на них стояли под оградой фургоны и легковые автомобили. Рима опустилась на ступеньки подвижного грузоподъемного крана. Ритчи-Смоллет, засунув руки в карманы, смотрел вперед; на лице его играла чуть заметная удовлетворенная улыбка.

— Вот он стоит! Здесь снова находится средоточие власти.

Ланарк взглянул на собор. Ярко освещенный шпиль показался вначале чересчур тяжеловесным для своего основания — приземистого черного строения, прорезанного рядами тускло-желтых окон; затем во мраке вырисовались башня, кровля и контрфорсы массивной готической арки, лепные водостоки, разрушенные непогодой и молотками иконоборцев.

— Средоточие власти? Что вы имеете в виду? В Унтанке есть органы власти.

— Ну да, ныне мы их используем в делах, касающихся собственности. Там кипит работа, однако настоящие законодатели собираются здесь. Знаю, вам не терпится с ними встретиться, но прежде всего — сон. Я говорю сейчас не как служитель церкви, а как врач, и вы должны меня слушаться.

Надписи, по которым они ступали, были не столь пространны, как на верхнем кладбище.