Писатель и поэт Франко Саккетти (ок. 1335 – 1400 гг.) в «Новеллах» поведал историю, где фигу показывал уже сам Данте: «Однажды названный Данте, прогуливаясь для развлечения в какой-то части города Флоренции, в нагруднике и локотниках, как это тогда обычно делалось, встретил погонщика ослов, перевозившего тюки с каким-то мусором. Шагая позади ослов, погонщик распевал поэму Данте и, пропев кусочек ее, толкал осла и говорил: "Арри". Поравнявшись с ним, Данте основательно ударил его локотником по плечу, говоря: "Этого арри у меня нет". Погонщик не знал, кто такой Данте, и не понимал, почему тот его ударил. Тем не менее он сильно толкает ослов и продолжает свое: "Арри, арри". Отойдя несколько от Данте, он оборачивается к нему и, высунув язык и показав фигу, говорит: "Возьми-ка"»[857].

В XVI в. фигу как оскорбительный жест (причем в адрес изображения) на страницах «Гаргантюа и Пантагрюэля» (в четвертой книге, вышедшей в 1552 г.) упомянул Франсуа Рабле (ум. 1553 г.). Он рассказал о том, как некогда свободный и процветавший, а теперь голый и нищий Остров папефигов (papefigues) попал под власть папоманов. Эти прозрачные прозвища отсылали к католикам-«папопоклонникам» и их врагам – протестантам, которые метафорически, а порой и буквально показывали римским понтификам кукиши[858].

«Однажды во время ежегодного праздника жезлов весельчаковые бургомистры, синдики и тучные раввины отправились на ближний остров Папоманию погулять и поглядеть на праздник. Один из них, увидев портрет папы (там был похвальный обычай выставлять его в праздничные дни на всеобщее погляденье, прикрепив на сей предмет к двум жезлам), показал ему фигу, а в Папомании знак тот почитался за прямое глумление и надругательство. Несколько дней спустя папоманы, пылая мщением, взялись за оружие, без всякого предупреждения вторглись на Остров весельчаков, разграбили его и разорили дотла и вырезали всех бородатых мужчин. Женщин и юнцов они, однако, пощадили – на тех же примерно условиях, какие император Фридрих Барбаросса некогда предъявил миланцам[859].

Во время отсутствия императора миланцы взбунтовались, выгнали из города его жену, императрицу, и для вящего ее посрамления посадили ее задом наперед на старого мула, носившего кличку Такор, т. е. спиной к морде мула, а лицом к крупу [это был один из традиционных методов унижения узурпаторов власти или нарушителей сексуальных норм, который применялся и в Византии, и на Западе. – М. М.[860] ]. По возвращении Фридрих усмирил и подавил мятеж, а благодаря его настойчивости и знаменитый мул Такор был вскоре разыскан. Тогда по повелению императора на торговой площади палач на виду и на глазах у бунтовщиков прикрепил к непотребному месту Такора фиговый листок и от имени императора провозгласил, что тем, кто желает избежать смертной казни, надлежит на виду у всех оторвать фиговый листок зубами, а потом без помощи рук водворить его на прежнее место. Буде же кто от сего уклонится, тех без промедления вешать и удавливать. Иным подобное искупление вины казалось постыдным и позорным, чувство стыда брало у них верх над страхом смерти, и таких вешали. У других страх смерти возобладал над стыдом. Эти, не моргнув глазом, отрывали фиговый листок, показывали его палачу (так что все это видели) да еще приговаривали: "Eссо lо fico" [ «Вот она, фига». – М. М.]. Ценою подобного же бесчестья остатки злосчастных, измученных весельчаков были избавлены и спасены от смерти. Но зато они сделались рабами и данниками врагов своих, и было им присвоено прозвание папефиги – за то, что они показали фигу папскому портрету»[861].

Почти все непристойно-агрессивные жесты, которыми изобилует иконография Страстей, упоминаются в материалах печально известного Трентского дела 1475 г. На Пасху (26 марта) в тирольском городе Тренто – сейчас он принадлежит Италии, а тогда находился во владении австрийского герцога – было найдено тело двухлетнего Симона Унфердорбена. Он пропал за несколько дней до того, в Страстнýю пятницу. Мальчик лежал в протоке рядом с домом (по другой версии – в подвале самого дома), принадлежавшим Самуилу (Шмуэлю) из Нюрнберга – одному из лидеров местной еврейской общины. Обнаружив труп мальчика, его слуги в страхе поспешили известить хозяев, а те – властей.

Сразу после пропажи ребенка в Тренто начали ходить слухи о том, что это дело рук иудеев. И те, еще до того как сами обнаружили тело, стали закрывать окна и двери своих домов, чтобы ненавистники не подкинули им труп мальчика. Когда он был найден, тотчас восторжествовала версия о ритуальном убийстве: что, истязая Симона, трентские иудеи вновь повторили муки, которым их предки некогда подвергли Христа, а кровь невинного отрока использовали для изготовления мацы и в других пасхальных ритуалах (II.4.37). Более 20 человек было арестовано. По итогам процесса с активным применением пытки 13 еврейских мужчин были приговорены к сожжению. Один из них, Моисей, самый старый член общины, до казни умер в тюрьме, а двое попросили их крестить. Как христиан их уже обезглавили, а тела отправили на костер.

На следующий день после обнаружения тела его выставили на алтаре приходской церкви св. Петра, куда ходили родители Симона. И уже 31 марта было объявлено о том, что невинноубиенный отрок совершил первое чудо. Иоганн Хиндербах, епископ и правитель Тренто, начал кампанию по канонизации Симона как мученика, а в город стали стекаться паломники. Трентское дело стало одним из самых громких примеров «кровавого навета» и спровоцировало волну аналогичных обвинений в соседних итальянских городах: Реджио, Мантуе, Портобуффоле, Вероне и т. д.[862]

II.4.37. Мученичество св. Симона Трентского. 1475–1477 гг.

Paris. Bibliothèque nationale de France. Département Estampes et photographie. № Reserve boite ECU-EA-17 (1)

В ходе следствия применялись жесточайшие пытки. И обвиняемые, которые исходно отрицали свою вину, начали давать показания. В материалах этого дела сохранились подробнейшие описания ритуализованных издевательств, которым иудеи (якобы) подвергли тело Симона – когда он еще был жив и после того, как его задушили. Один из арестованных, Лазарь из Серравалле, бывший слугой в доме Анджело из Вероны, показал, что в шаббат, когда тело убитого мальчика лежало в синагоге, Самуил из Нюрнберга прочел над ним краткую проповедь. Он говорил, что Иисус никак не мог родиться от девы, что его мать Мария была блудницей и что он был зачат в период месячных, когда женщина, по еврейской традиции, нечиста. Эти выпады вполне представимы в его устах. На рубеже XV–XVI вв. их можно было найти в некоторых версиях антихристианского памфлета «Толдот Йешу» («Родословие Иисуса»), который был хорошо знаком евреям-ашкеназам[863].