– Мариамна должна умереть.

Услышав этот страшный приговор, все невольно обратили взоры на Ирода, который, слушая сестру, уже бился в истерике.

– Надо бы вызвать сюда царицу и допросить ее, – неуверенно произнес Птолемей – единственный из присутствующих, который не хотел верить в то, что говорили о Мариамне сам Ирод и его сестра. – Боюсь, что, казнив Мариамну, мы совершим непростительную ошибку.

– Зачем? – повысила голос Саломия. – Разве тебе недостаточно того, о чем здесь уже было сказано? Мариамну следует казнить немедленно!

– Что скажешь ты, царь? – обратился Птолемей к Ироду. Тот, однако, был уже невменяем. Он сполз с кресла, стучал кулаками по полу, рвал на себе волосы и кричал: «Казнить! Казнить! Моя ненаглядная Мариамна, моя любимая жена за свою измену не заслуживает снисхождения!»

Ирод все еще катался по полу и бил себя кулаками по лицу, так что разбил себе нос и губы и из них брызнула кровь, пачкая все вокруг. Еще сонную Мариамну вытащили из постели, не дали ей одеться и прямо в ночной сорочке поволокли на казнь. И тут случилось нечто невообразимое, что позже было осуждено решительно всеми историками, писавшими об Ироде: когда полураздетую Мариамну с распущенными волосами и наполненными ужасом огромными синими глазами тащили по улицам, приводя в трепет ранних прохожих, на нее набросилась ее мать Александра. Вцепившись в горло дочери, Александра стала поносить ее самыми гнусными словами, крича во все горло:

– Люди добрые, взгляните на ту, которую я выносила в своем чреве, вскормила молоком из своих сосцов, вырастила и отдала в жены самому благородному, самому справедливому человеку, какого только знала Иудея, – отдала в жены Ироду! И что же она? Чем ответила эта гадина на любовь своего мужа? Гнусной изменой, которой нет и не может быть оправдания!

Поведение женщины, которая, как это всем было понятно, сама люто ненавидела Ирода, всячески поносила его, называла чужеземцем, который недостоин править избранным Богом народом, – до такой степени выглядело неприлично, что люди стыдливо отводили от нее и ее несчастной дочери глаза. А Александра все не унималась, продолжая поносить Мариамну, а когда стража попыталась оттащить ее в сторону, вцепилась дочери в волосы.

Тут и Мариамне стал ясен не только весь трагизм положения, в каком она оказалась непонятно по какой причине, но и крайняя непристойность поведения ее матери. Никто так никогда и не узнал, какие чувства испытала в последние минуты своей жизни Мариамна и какие при этом мысли пронеслись в ее прекрасной голове. Но она, когда стражникам наконец удалось оттащить от нее ее мать, попросила их освободить ее руки, гордо выпрямилась и уже сама, никем не понукаемая, направилась к месту казни.

Ирод лишь к вечеру пришел, наконец, в себя, потребовал принести ему воды, умылся, причесался и вызвал Коринфа. Тот немедленно явился.

– Пригласи ко мне царицу, – приказал он.

Брови Коринфа дрогнули и поползли вверх.

– Царь желает видеть Дорис? – уточнил он.

Ирод поморщился, досадуя на всегда понятливого, а в этот раз оказавшегося никчемным начальника охраны.

– Какая, к черту, Дорис? Я желаю видеть Мариамну!

Коринф вытянулся в струнку, не смея пошевелиться.

– Что же ты медлишь? – сорвался на крик Ирод. – Ты стал туг на ухо или тебе непонятен мой приказ?

– Но это невозможно, – дрожащим голосом ответил Коринф. – Мариамна сегодня утром казнена.

– Как казнена?! – На Ирода была страшно смотреть. – Почему казнена? Кто посмел поднять руку на мою жену? Отвечай, мерзавец, по чьему приказу лишена жизни та, кто сама является моей жизнью?

– Мариамна казнена по твоему, царь, приказу, – тихо произнес Коринф.

Уже не крик, а дикий вой смертельно раненного льва вырвался из груди Ирода. Иосиф Флавий так напишет о реакции Ирода на известие о гибели женщины, которая стала для него поистине сутью и смыслом жизни:

«После казни Мариамны любовь царя к ней возросла еще более, чем то было когда-либо раньше. Дело в том, что эта любовь к ней царя вовсе не была временной или ослабилась вследствие привычки, но как она с самого начала отличалась страстным энтузиазмом, так она не ослабевала и впоследствии при постоянном сожительстве. Теперь же казалось, что, в виде наказания за казнь Мариамны, любовь к ней охватила его в еще гораздо более сильной степени, так что он часто громко призывал ее к себе, предавался ничем не сдерживаемым слезам, в конце концов стал придумывать всевозможные способы забыться и развлечься и с этой целью задавал попойки и пиры. Впрочем, все это отнюдь не помогало, так что он запустил даже все государственные дела и страдал в столь высокой степени, что приказал своим слугам громко звать Мариамну, как будто бы она была еще жива и могла слышать это и явиться».

От себя добавим: лишившись Мариамны, Ирод стал все чаще задумываться над вопросом, а что он сам представляет собою не как царь, но как человек, которому присущи все людские слабости, что представляют собой другие люди и в чем состоит истинный замысел Предвечного, сотворившего человека по образу Своему и подобию?

1

Ирод заболел. Со смертью Мариамны жизнь потеряла для него всякий смысл. Он не мог оставаться во дворце, где решительно все напоминало ему о жене, и, переодевшись в хламиду и натянув на лицо капюшон, чтобы не быть узнанным, долгими часами бродил по улицам Иерусалима, сопровождаемый на расстоянии верным Коринфом. Завидев блудницу, неподвижно сидящую на пересечении улиц под покрывалом, он подходил к ней и открывал ее лицо [273]. Он и мертвую продолжал ревновать Мариамну, полагая, что та избежала казни и теперь занимается тем, в чем не знает себе равных. Убедившись, что перед ним не Мариамна, он шел к следующей блуднице и у нее открывал лицо. Когда же очередная блудница хотя бы отдаленно напоминала ему Мариамну, он вел ее во дворец, приказывал накрыть столы и устраивал в честь мнимой Мариамны пиры, прося у нее прощения за свою ревность, и напивался до такой степени, что уже не справлялся с блудницей в постели. Тогда он просил: «Сделай со мной то, что умеешь ты одна», блудница мучила его и мучилось сама, и заканчивалось все это одним и тем же: Ирод кричал: «Ты не Мариамна, прочь из моего дворца!» – и изгонял ее, не забывая, впрочем, заплатить ей втрое больше того, что та просила за свою любовь.