Несколько дней спустя Цезарь посетил Клеопатру. Она кидается к ногам его с искаженным от страха лицом, дрожащим голосом и опущенными глазами. На груди ее видны следы ран, нанесенных ею себе; словом, тело ее было не в лучшем состоянии, чем ее дух. И, однако, прелесть ее гордой красоты не совсем исчезла: наряду с отчаянием лицо ее отражает прежнее величие. Цезарь заставляет ее подняться и садится с нею рядом. Тогда Клеопатра пытается оправдаться, приписывая все свои поступки необходимости и страху перед Антонием, а когда Цезарь останавливает ее на каждой подробности и уличает в неверном толковании, Клеопатра прибегает к просьбам и жалости, как бы страстно дорожа жизнью. Наконец она передает ему опись своих сокровищ. Один из ее казначеев, Селевк, упрекает ее в сокрытии части сокровищ; она кидается на него, хватает его за волосы и дает ему несколько пощечин. Когда же Цезарь улыбается и пытается успокоить ее, Клеопатра отвечает: ”Не омерзительно ли, Цезарь, что в то время, когда ты не погнушался посетить меня и говорить со мною в моем теперешнем положении, мои рабы выставляют преступлением, что я отложила несколько женских украшений, и не для себя, несчастной, а чтобы сделать маленький подарок твоей Октавии [271], твоей Ливии в надежде, что они умилостивят тебя ко мне”. Цезарь в восторге от этих слов, видя в них доказательство, что Клеопатра вновь дорожит жизнью. Он не только позволяет Клеопатре сохранить эти драгоценности, но заверяет, что поступит с нею превыше ее ожиданий. Затем он удаляется в убеждении, что обманул ее, тогда как сам был обманут ею.

Между друзьями Цезаря был Корнелий Делабелла. Несчастья Клеопатры трогают его, и чтобы услужить царице, он тайно уведомляет ее, что Цезарь отправляется в Рим сушею через Сирию, и решился отправить ее с детьми в течение трех дней. Получив это известие, Клеопатра просит у Цезаря дозволения совершить возлияния на могилу Антония, получает разрешение, велит отнести себя на могилу и, повергаясь на нее в присутствии своих прислужниц, говорит: ”Дорогой Антоний, когда я хоронила тебя здесь, руки мои были еще свободны; теперь я совершаю возлияния, пленная и сторожимая, меня стерегут из боязни, чтобы мои сетования и удары не обезобразили тела рабыни, назначенной украсить торжество над тобою. Не ожидай от меня других почестей, кроме этих возлияний: то последние почести, воздаваемые тебе пленною Клеопатрой. При жизни нас ничто не разлучало; но мертвым грозит опасность покоиться в различных местах. Ты, римлянин, будешь лежать здесь, а я, несчастная, в Италии, и это будет единственным благом, оказанным мне твоей родиной. Но так как здешние боги нам изменили, то умилостивь своих теперешних и не покинь твоей живой супруги: не допусти, чтобы враги торжествовали над тобою, прими меня к себе в могилу, потому что из постигших меня бесчисленных бедствий ни одно не было ужаснее времени, прожитого мною без тебя”.

Затем Клеопатра украшает могилу цветами, целует ее и велит изготовить себе баню. После бани она ложится и приказывает подать роскошный обед. К вратам дворца приходит селянин с корзиной. Стража спрашивает, что он несет; селянин приподнимает прикрывающие корзину листья и показывает, что она полна фиников. Стража удивляется их величине и красоте. Селянин, улыбаясь, предлагает им отведать их, и стража доверчиво пропускает его. После обеда Клеопатра берет свои записные дощечки, запечатывает их, отсылает Цезарю, удаляет всех присутствующих, кроме своих двух женщин, и запирает двери. Вскрыв таблички и прочитав мольбы Клеопатры, чтобы ее похоронили рядом с Антонием, Цезарь тотчас догадывается о том, что она убила себя. Сначала он хочет сам бежать спасти ее, но потом поспешно посылает узнать, что случилось. Смерть была быстрая. Прибежав ко дворцу, посланцы Цезаря видят, что стража еще ничего не знает. Они вбегают во дворец и видят царицу мертвой, лежащей на золотой кровати в царских одеждах. Одна из ее прислужниц лежала мертвая у ее ног; другая, Хармия, расслабленная, еще поправляет царский венец на голове Клеопатры. Один сторож говорит ей с досадой: ”Красиво, Хармия!” – ”Очень красиво, – отвечает она, – и достойно наследницы стольких царей!” Произнеся эти слова, она падает мертвою у постели.

Рассказывают, что Клеопатре принесен был между финиками прикрытый листьями аспид. Так приказала принести его Клеопатра, чтобы подвергнуться укусу змеи, как бы не заметив ее. Но вынимая финики, она увидела аспида и сказала: ”Так он здесь!” И она подставила ему голую руку.

Цезарь, и сердясь на смерть этой женщины, удивлялся высоте ее помыслов. Он приказал похоронить ее с почестями и великолепием подле Антония. По его приказанию и две прислужница были похоронены с почетом».

7

Покончив с похоронами, Октавий, прежде чем вернуться через Иудею и Сирию в Рим, пригласил в Александрию Ирода, чтобы и тот мог проститься со своим другом. Ирод незамедлительно явился. Вдвоем они постояли над могилой Антония и Клеопатры, каждый думая о том, что хотя их друг и стал жертвой интриг коварной женщины, стремившейся к господству над половиной мира, все же есть высшая справедливость в том, что они нашли успокоение вместе.

– Ты немало претерпел от Клеопатры, – сказал Октавий, – и вряд ли теперь когда-нибудь вновь посетишь по своей воле этот город. На что бы тебе хотелось посмотреть здесь, прежде чем мы уедем отсюда? – спросил он.

– Я бы хотел поклониться праху Александра Македонского, – ответил Ирод.

– Похвальное желание, – сказал Октавий. – Я и сам собирался посетить могилу этого достойного всяческих почестей человека.

На следующий день они отправились в усыпальницу великого полководца. Октавий в знак преклонения перед Александром Македонским возложил на его гроб золотой венец, Ирод усыпал его цветами. На вопрос подошедшего к ним Прокулея, не желает ли Цезарь взглянуть также на усыпальницу Птолемеев, Октавий нахмурился и, не оборачиваясь, ответил:

– Я пришел сюда затем, чтобы увидеть царя, а не мертвецов.

Затем Октавий приказал тайно казнить пятнадцатилетнего Цезариона – сына Клеопатры от Юлия Цезаря, – а других ее детей, прижитых от Антония, взял с собой в обратный путь, уговорил свою сестру Октавию принять и их на воспитание, и позаботился о том, чтобы все они получили прекрасное образование и ни в чем не нуждались.

При прохождении армии Октавия через Иудею Ирод снова позаботился о том, чтобы все его солдаты были вдосталь накормлены, хотя на этот раз пир, устроенный в их честь, не носил того праздничного характера, как по дороге в Египет, когда Ирод пытался задержать их на зиму. Эта сдержанность в угощении не осталась незамеченной со стороны Октавия, и потому он, дабы не ставить Ирода в неловкое положение, отказался заехать в Иерусалим и познакомиться с его семьей.

– Сделаю это как-нибудь в другой раз, – сказал он. Перед тем же, как покинуть пределы Иудеи и вступить на территорию Сирии, на границе с которой его уже дожидался наместник Варрон, Октавий, отведя в сторону Ирода, сказал ему:

– Вижу, как угнетающе подействовала на тебя смерть Атония. Означает ли это, что ты подумываешь о том, как увековечить его память?