Чтобы не дать излиться гневу, охватившему его, он дал шпоры коню и поспешил в Иерусалим, оставив женщин на попечение сопровождавшего их Соэма.

Прибыв в Иерусалим и узнав от Саломии, что ее отношения с Костобаром зашли дальше обычной симпатии, которую они и не думали скрывать от окружающих, Ирод, чтобы чем-то занять себя, стал готовить их свадьбу. Но и свадьба эта, сыгранная с пышностью, с какой он не позволил сыграть собственную свадьбу ни с Мариамной, ни, тем более, с Дорис, полнота которой в сочетании с ненасытным аппетитом стала уже попросту безобразной, не отвлекла его от мрачных мыслей. Тогда Ирод, не желая обострять и без того обострившиеся отношения с Мариамной, отправился принимать дарованные ему Октавием области.

Это помогло ему на время забыть о домашних делах. Он даже испытал чувство благодарности к некоему Зенодору, который, держа на откупе Трахонитскую область с примыкающей к ней Авранитидой, воспользовался уходом из Сирии основных римских войск и стал натравливать своих разбойников на жителей Дамаска, обложив их непомерными поборами, львиную долю которых присваивал себе.

Октавий, недовольный работой Квинта Дилия, сместил его с занимаемой должности и назначил новым наместником Сирии Варрона. Варрон оказался в двусмысленном положении: с одной стороны, он не мог мириться с самоуправством разбойников, творивших беззакония на подведомственной ему территории, с другой – он был лишен права вторгнуться со своими когортами на земли, дарованные Октавием Ироду, и навести там порядок. Инспекционная поездка Ирода в Трахонитскую область разрешила эту двусмысленность. Ирод, встретившись с Варроном, разрешил ему поступить с разбойниками по собственному усмотрению. А чтобы не затягивать дела с ликвидацией разбойничьих шаек, он сам возглавил объединенные римско-еврейские отряды и выступил с ними в поход, как некогда выступил в поход против галилейских разбойников, терроризировавших мирное сирийское население.

На этот раз, однако, на ликвидацию разбойничьих гнезд у него ушло больше времени и сил. Объяснялось это главным образом тем, что пещеры, в которых обитали разбойники, имели не один, а несколько входов и выходов, причем все они были до такой степени тесны, что в них с трудом можно было протиснуться одному человеку, равно как козам и овцам – основному богатству местных жителей. Внутри же эти пещеры представляли собой огромные залы, в которых хранились большие запасы пищи и воды, позволявшие разбойникам месяцами не покидать своих убежищ. Тем не менее Ирод справился с ними и всех их продал в рабство, поделившись выручкой от этой сделки с Варроном.

Наместник Сирии не преминул написать Октавию об успешной военной операции, проведенной в Трахонее, особо отметив при этом роль, какую сыграл в ликвидации разбойничьих гнезд Ирод [268].

5

Пока Ирод совместно с Варроном наводил порядок на новых территориях, присоединенных к его царству, Октавий с отрядами конницы, предоставленными в его распоряжение Малхом, подступил под стены Александрии. Здесь его встретила египетская конница под командованием Антония. Атака бывшего товарища Октавия была столь стремительной, что арабская конница, не выдержав лобового удара, отступила и сделала попытку соединиться с основными силами римлян.

Гордый одержанной победой, Антоний послал Октавию вызов на единоборство. Октавий ответил, что перед Антонием открыто множество других путей к смерти. Антоний обозвал Октавия трусом и возвратился в Александрию.

С заходом солнца Антоний приказал открыть все кладовые и винные погреба и накрыть столы для праздничного ужина прямо на улицах. Слуги пришли в смятение: можно ли думать о празднике, когда враг стоит у ворот столицы? Антоний же выглядел веселее и беззаботнее больше обычного.

– Неизвестно, – заявил он, – представится ли нам другой случай провести время за пиршественными столами. Быть может, завтра все вы станете служить другим господам. Пока же я жив, я хочу повеселиться вместе с вами со всеми, как с равными мне и царице.

Очевидцы этих событий писали: слуги, накрывая столы, рыдали. Глядя на них, не в силах были сдержать слезы и соратники Антония. Антоний шутливо выговаривал им:

– Нечего разводить мокроту, друзья мои. Завтра я поведу вас в бой, где буду искать не славной смерти, но победы ради жизни. Так давайте же веселиться!

Проведя всю ночь за щедро уставленными изысканными яствами столами и так и не сомкнув глаз, Антоний с восходом солнца вывел свое войско из города и построил его на высотах, окружающих Александрию. Отсюда он наблюдал, как в море выходят его корабли, спасшиеся после разгрома при Акции. Со стороны Ливии появились корабли, которые вел на помощь Октавию Агриппа.

Антоний, следя за маневрами кораблей, довольно потирал руки: открытое море – это не тесный Амбракский залив, где негде было развернуться его могучим пятипалубным пентерам. Сейчас флот Агриппы получит наглядный урок правил ведения морских сражений. Но что же увидел он? Его пентеры, сблизившись с кораблями Агриппы, подняли весла, приветствуют флотоводца Октавия, после чего, выстроившись в линию, повернулись и взяли курс на Александрию с явным намерением высадить десант в дельте Нила.

С востока к городу подступали несметные полчища Октавия, и оттуда уже доносились радостные крики вражеских солдат. Войско Антония охватила паника. Первой, не выдержав напряжения, покинула высоты вокруг Александрии его конница. Антоний отдал приказ пехоте выступить на встречу приближающимся легионам Октавия. Пехота, расчехлив щиты [269], устремилась в бой. Однако силы были слишком неравны, и пехота Антония практически вся погибла в первом же боевом столкновении. Антоний поспешил в город, пока его ворота еще не закрылись, и что есть мочи кричал, так что жилы на его шее вздулись и были готовы вот-вот лопнуть от напряжения:

– Клеопатра, ты предала меня! Предала тем, с кем я готов был сразиться ради тебя! Где ты прячешься, Клеопатра? Выйди, докажи мне, что ты все еще любишь меня, и умрем вместе!

Голос Антония, отраженный от домов, эхом дробился и рассыпался по опустевшим улицам города. Клеопатра, страшась гнева Антония, заперлась в возведенной по ее приказу роскошной усыпальнице и послала рабов сообщить ему, что она умерла. Антоний поверил рабам. Опустившись на колени посреди улицы, он, воздев руки к небу, воскликнул, и слезы заструились по его небритым щекам: