– Боги, боги мои, ответьте мне, отчего я жив? Почему то единственное благо, которое привязывало меня к жизни, умерло, а я все еще малодушно медлю поспешить к своей любимой?

Оттерев слезы, Антоний опустил руки и, все еще стоя на коленях, посмотрел по сторонам. Он с удивлением обнаружил, что его покинули даже рабы, принесшие весть о смерти Клеопатры. С трудом, как немощный старик, лишившийся возможности самостоятельно передвигаться, он, помогая себе руками, встал на подкашивающиеся ноги и медленно побрел во дворец, волоча за собой позолоченный щит. Двери дворца были распахнуты. Антоний не обнаружил здесь никого, кто бы мог оказать ему последнюю в его жизни услугу. Не в силах больше волочить за собой ставший непомерно тяжелым щит, он бросил его на пороге дворца и, цепляясь за мраморные перила, с трудом поднялся в свои покои. Развязав ремни золотой брони, свидетельницы многих славных его побед, он бросил ее на мозаичный мраморный пол и, разорвав на себе тунику, обнажил грудь.

– Клеопатра, – произнес он, – я не упрекаю тебя за то, что судьба разлучила нас. Я лишь корю себя за то, что я, полководец, оказался менее мужествен, чем ты, женщина. Но ничего: я иду к тебе, и смерть снова соединит нас.

С этими словами Антоний вынул из ножен короткий меч, взял его обеими руками за рукоять и с последним усилием воли вонзил себе в живот. Ноги его подкосились, и он, скорчившись, упал на постель.

Боли он не чувствовал. Но он почувствовал, что из-за того, что он лежит на постели скорчившись, кровь его свернулась и перестала литься. В покои его вбежал секретарь Клеопатры Диамед. Антоний, с трудом сев на постели, попросил секретаря покончить с ним. Однако Диамед получил совсем другой приказ, с которым его послала к Антонию царица: доставить его в ее дворец-гробницу. Диамед приказал сопровождающим его рабам перенести раненого Антония к Клеопатре.

Царица в нетерпении стояла у окна, ожидая, когда к ней приведут ее любимого – живого или мертвого. Увидев Диамеда и рабов, несущих окровавленного Антония, она приказала двум рабыням – единственным существам, которым она позволила запереться с нею в гробнице, – спустить из окна веревки и, обвязав ими Антония, втащить его к себе. Силы женщин оказались слишком слабы, чтобы втащить тяжелое тело Антония в окно. Тогда Клеопатра сама взялась за веревки, чтобы помочь им. Плутарх, опираясь на рассказы немногих свидетелей последних дней жизни Антония и Клеопатры, пишет:

6

«Никогда не бывало зрелища более жалостного. Облитый кровью, едва дыша, Антоний простирает руки к Клеопатре и силится подняться к ней. А поднять его женщинам было нелегко. Клеопатра с напряженными руками и лицом тянет за веревки при поощрениях и помощи лиц, стоящих внизу. Наконец она принимает Антония, кладет его, падает на него, разрывает на себе одежды, бьет себя в грудь, ранит руки, вытирает его кровь своим лицом, называет его своим господином, мужем, императором и готова забыть собственное страдание из жалости к Антонию. Антоний просит ее успокоиться и требует вина для утоления жажды или для ускорения своей смерти. Он пьет и убеждает Клеопатру принять меры к своему спасению, если она сможет сделать это, не покрывая себя позором, и довериться, предпочтительно перед другими друзьями Цезаря, Прокулею. О себе он говорит, что достоин не сожаления по поводу последних несчастий, а зависти из-за благ, которыми наслаждался, был знаменитейшим из людей, и римлянин побежден римлянином.

Как только Антоний испустил дух, является от Цезаря Прокулей. Уже тотчас после того, как Антоний поразил себя мечом и был отнесен к Клеопатре, один из стражников по имени Децестий взял этот меч, спрятал под платьем, отнес к Цезарю и показал его, обагренный кровью, в подтверждение вести о смерти Антония. Цезарь удаляется в глубь своей палатки и проливает слезы над участью Антония, своего родственника, товарища по верховной власти и соратника в стольких битвах. Затем он отыскивает у себя письма Антония, сзывает своих друзей, читает им эти письма и посланные на них ответы и обнаруживает, как на предложения, разумные и справедливые, Антоний отвечает лишь выходками тщеславия. Затем он посылает Прокулея захватить Клеопатру, если можно, не только из опасения за ее сокровища, но и прельщаясь мыслью, для блеска своего триумфа, везти царицу за собою. Но Клеопатра не соглашается сдаться Прокулею. Во время переговоров Прокулей стоял вне гробницы, но несмотря на плотно запертые двери, голос его доходил до царицы. Клеопатра требует унаследования царства за ее детьми, а Прокулей советует ей ободриться и положиться во всем на Цезаря.

Прокулей, хорошо заметив местность, доносит обо всем Цезарю. Последний отправляет к Клеопатре для продолжения переговоров Галла. Тот с намерением затягивает их, стоя у двери, а в это время Прокулей при помощи лестницы влезает в то самое окно, через которое женщины подняли Антония. Оттуда в сопровождении двух офицеров он проникает к дверям, перед которыми Клеопатра слушала Галла. Одна из заключенных с нею женщин восклицает: ”Несчастная Клеопатра, тебя возьмут живою!” Клеопатра оборачивается, видит Прокулея и хочет ударить его кинжалом, висевшим у нее на поясе. Прокулей кидается к ней, хватает ее и восклицает: ”Ты несправедлива и к себе, и к Цезарю, что лишаешь его прекрасного случая выказать свою кротость, и выставляешь самого милосердного полководца коварным и безжалостным”. В то же время он вырывает у нее из руки кинжал и ощупывает ее платье, чтобы не оставить при ней какого-либо яда. Затем Цезарь поручает своему вольноотпущеннику Эпафродиту строго стеречь Клеопатру, дозволяя ей, впрочем, все удобства и наслаждение жизнью.

Цезарь вступает в Александрию, беседуя с философом Ареем и держа его за руку, чтобы этим отличием обратить на него внимание и возбудить к нему уважение сограждан. Он отправляется в гимнасию и восходит на приготовленное для него возвышение. Все присутствующие охвачены страхом и падают на колени. Цезарь велит им встать и говорит, что прощает народу его вину, во-первых, из уважения к основателю города Александру Великому, затем ради величины и красоты города, и, наконец, для доставления удовольствия другу своему Арею. Такое почтение выразил Цезарь к Арею, который испросил еще у него прощение многим согражданам, между прочими Филострату, искуснейшему софисту [270]своего времени.