— Черный Принц… — Фенолио сам удивлялся, как болело у него сердце за темнокожего атамана.

Баптиста потянул его за собой.

— Я знаю. Медведь его нашел.

— Он?..

Баптиста улыбнулся:

— Нет, он живехонек, как и ты. Правда, я не уверен, что у него все кости целы. Похоже, Смерти он просто не по вкусу — сперва яд, потом великан, — наверное, он слишком черный для Белых Женщин! Но сейчас нам надо торопиться назад, к гнездам. Я боюсь, как бы Зяблик не вернулся. Своего зятя он боится наверняка не меньше, чем великана!

Черный Принц сидел под деревом, где его положил великан, весь в листьях, которыми тот так заботливо его присыпал. Медведь нежно облизывал ему лицо. Живой! Фенолио сердито утер стекавшую по щеке слезу. Он и правда чуть не бросился ему на шею!

— Чернильный Шелкопряд! Как ты от него удрал? — В голосе Принца слышалась боль, и Баптиста мягко удержал его от попытки встать на ноги.

— Я просто взял пример с тебя, Принц! — хрипло ответил Фенолио. — Великан явно интересуется только живыми игрушками.

— На наше счастье! — ответил Принц и прикрыл глаза. "Он заслуживает лучшей доли, — подумал Фенолио. — Лучшей, чем вечная боль и вечная борьба.

В зарослях послышался шорох. Фенолио испугано вздрогнул, но это были двое разбойников и Фарид с самодельными носилками. Юноша кивнул Фенолио, но было заметно, что он не так рад его видеть, как все остальные. Да, Фарид слишком много знал о Фенолио и той роли, которую он играл в этом мире. "Не смотри на меня с таким упреком, — сердито думал старик. — Что нам еще было делать? Мегги тоже думала, что это хорошая мысль (хотя, если быть совсем честным, она высказывала сомнения)".

— Одного не понимаю, откуда вдруг этот великан взялся! — сказал Баптиста. — Уже в моем детстве великаны были почти сказкой. Я не знаю ни одного комедианта, кроме Сажерука, который видел бы хоть одного своими глазами. Ну а Огненный Танцор всегда забирался в горы намного дальше, чем любой из нас.

Фарид молча повернулся к Фенолио спиной и срезал еще несколько веток для носилок. Медведь явно хотел нести хозяина на своей мохнатой спине. Баптиста с трудом уговорил его отойти, когда они подымали Черного Принца на носилки. Только тихие слова хозяина подействовали на зверя, и он печально потрусил рядом.

"Ну а ты чего ждешь, Фенолио? Иди за ними! — думал старик, с трудом поспевая за Баптистой на болевших ногах. Тебя никто нести не собирается. И молись — не важно кому, — чтобы Зяблик еще не вернулся!"

Все это были, впрочем, не более как обыкновенные, порожденные ночью страхи, фантомы блуждающего во тьме воображения.

Вашингтон Ирвинг. Легенда о сонной лощине[36]

Огонь был повсюду. Он бежал вдоль стен, захватывал язычками крышу, выползал из-под каждого камня и нес с собой столько света, словно само солнце взошло в затемненном замке, обжигая его опухшую плоть.

Змееглав кричал на Свистуна, пока не охрип. Он бил его кулаками в костлявую грудь и чуть не вогнал серебряный нос в здоровую плоть герольда, вызывавшую бешеную зависть у его повелителя.

Огненный Танцор опять вернулся из мертвых, а Перепел сбежал из ямы, хотя тесть Змееглава всегда утверждал, что живым из этого подземелья не выходит никто.

— Улетел! — шептались солдаты. — Улетел из клетки и теперь бродит по замку, как голодный волк. Он убьет нас всех.

Тех двоих, что охраняли яму, Змееглав передал Пальчику для образцового наказания, но Перепел убил еще шестерых, и с каждым найденным трупом ропот становился громче. Солдаты разбегались, удирали по мосту, по подземному туннелю — прочь от проклятого замка, где хозяйничают Перепел и Огненный Танцор. Некоторые попрыгали в озеро — и больше их никто не видел. Оставшиеся дрожали, как стайка запуганых детей, а расписные стены пылали, и свет прожигал Змееглаву мозг и опалял кожу.

— Приведи ко мне Четвероглазого! — закричал он, и Пальчик втолкнул к нему Орфея. Якопо протиснулся в дверь вместе с ними, как червячок, выползший из влажной земли. — Погаси огонь! — Как же у него болело горло! Как будто искры проникли и туда. — Погаси немедленно и верни Перепела на место, не то я вырежу тебе льстивый язык! Так вот зачем ты убедил меня бросить его в яму! Чтобы дать ему возможность улететь!

Светло-голубые глаза расплывались за стеклами — такие же носила теперь его дочь, — а льстивый голос звучал, как умащенный драгоценным маслом. Хотя в нем ясно слышался страх.

— Я говорил Свистуну, что нужно поставить там не двух часовых, а больше! — Коварная маленькая гадюка, намного умнее Среброносого, умеет делать невинный вид, непроницаемый даже для него… — Еще час-другой — и Перепел сам умолял бы вас о дозволении переплести книгу. Спросите часовых. Они слышали, как он корчился внизу, словно червь на крючке, стонал и рыдал…

— Часовые мертвы. Я отдал их Пальчику и велел казнить так, чтобы крики разносились по всему замку.

Пальчик поправил черные перчатки.

— Четвероглазый говорит правду. Часовые без конца рассказывали, как плохо было Перепелу в яме. Они слышали, как он вскрикивает и стонет, и несколько раз проверяли, жив ли он еще. Хотел бы я знать, как ты этого добился. — Ястребиный взгляд на мгновение остановился на Орфее. — Как бы то ни было, Перепел все время шептал какое-то имя.

Змееглав прижал руки к пылающим глазам.

— Какое имя? Моей дочери?

— Нет. Другое, — ответил Пальчик.

— Реза. Так зовут его жену, ваше величество. — Орфей улыбнулся ему.

Змееглав не мог определить, льстивая это улыбка или самодовольная.

Свистун бросил на Орфея исполненный ненависти взгляд.

— Его жена скоро будет в руках моих людей. И дочь тоже.

— И что толку теперь от этого? — Змееглав с силой прижал к глазам кулаки, но огонь все равно пробивался под веки.

Боль резала его на куски, на вонючие ломти, а тот, кто причинил ему эти страдания, снова его одурачил. "Мне нужна книга!" — думал он. Книга, которая исцелит его плоть, висящую на костях, как лохмотья, — вонючие, грязные, сырые лохмотья.

Перепел.

— Двоих из тех, кто пытался дезертировать, отведи на мост, чтобы всем было видно, — с трудом выговорил он. — А ты спусти на них своего пса. Он у тебя, наверное, проголодался.

Солдаты, пожираемые кошмаром, орали нечеловеческими голосами, а Змееглав воображал, что это вопли Перепела. Переплетчик задолжал ему много воплей.

Орфей с улыбкой прислушивался, а потом ночной кошмар вернулся к нему, как верный пес, и, пыхтя, слился с его тенью. Даже Змееглаву стало не по себе от его черноты. А Орфей самодовольно поправил очки. Круглые стекла отливали желтизной в отблесках пламени. Четвероглазый.