Она моргнула.

– Ты что, не узнаешь это место? Не чувствуешь его? Место, в котором мы разговаривали о жизни и о будущем, о планах Господа и обо всем, что мы значим друг для друга? Я был твоим отцом, здесь. Ты любила меня!

– Да, любила. – Еле слышный шепот. – Действительно любила.

– А сейчас?

– А сейчас я думаю, что ты болен.

– Не говори такого!

Но за всю свою жизнь она соврала ему лишь однажды, так что выдержала его взгляд и позволила ему увидеть правду. То, что он убийца. Что она никогда не сможет любить его так, как любила когда-то.

– Элизабет…

– Отпусти меня! Отпусти Ченнинг!

Он усилил захват; ее ресницы задрожали.

– Мне нужна та дочь, которую я знал до аборта и всей этой лжи! Ты забрала ее у меня, когда все, что от тебя требовалось, это слушать и делать то, что я сказал! Наша семья могла бы выжить, наша церковь могла бы выжить!

Он дал ей глотнуть воздуха.

Элизабет хрипло выдавила:

– Я не забирала ее. Это ты убил ее.

– Да как я мог?

– Здесь. На этом алтаре.

Он ничего не понял, да и просто не сумел бы. Вовсе не изнасилование и не аборт уничтожили ту девушку, какой она некогда была. Это сделал он сам, прямо здесь. Его предательство. В этом-то и заключалась горькая ирония. Он убил ребенка, которого любил, а потом убил больше десятка женщин, пытаясь вернуть его.

– Ты смеешься?!

Да, она смеялась. Элизабет умирала, но смеялась. Может, ее мозг испытывал кислородное голодание. А может, под конец это было то, какой она на самом деле оказалась – беспомощной даже перед самой собой. Но это было уже неважно. Его лицо было каким надо: неверие и уязвленная гордость, полное бессилие перед последним актом неповиновения умирающей дочери.

– Не смейся надо мной!

Она засмеялась еще пуще.

– Перестань, – произнес он, но теперь это было уже за пределами ее воли. – Элизабет, пожалуйста…

Она сильно втянула воздух сквозь зубы и выдавила наружу даже не смех, а пронзительный хрип, в котором не было ни капли веселья. Но это было все, что у нее было, и она продолжала, даже когда его руки опустились и он опять привстал на цыпочки. Смех прервался вместе с дыханием, но Элизабет продолжала чувствовать его у себя внутри, какую-то секунду яркий, а потом тусклый и умирающий, как и она сама.

Гидеон очнулся от шума ветра и тепла пропитавшейся кровью рубашки. Он чувствовал жуткую слабость, но истина моментально открылась ему во всем своей неприглядной красе.

Все это по-настоящему.

Все это действительно происходит.

Гидеон попытался сесть, но что-то пошло не так, так что он опять опустился на землю. На следующий раз стал действовать медленней, и когда церковь перед ним перестала кружиться, посмотрел на желтую ленту, которую сорвал священник. Там нашли тела. Он даже припомнил несколько имен из того, что видел по телевизору.

Рамона Морган.

Лорен, как там ее.

А потом были еще и те, что внизу. Еще девять женщин, как говорили. Еще девять призраков. Эта мысль его напугала, но его мать тоже погибла здесь, и если действительно существуют призраки, то, может, сейчас она тоже среди них. Она была хорошим человеком, а может, и все остальные тоже. Может, они заглянут ему в сердце, и он поймет, что нет никаких причин для страха. Но Гидеон был религиозным мальчиком. Верил в Бога, ангелов и во всякие плохие вещи тоже.

Относился ли к ним священник?

Так не должно было быть, но он подумал, что наверняка это так. Иначе почему он здесь вместе с Лиз и той другой девушкой? Почему они связаны, замотаны скотчем и перепуганы до смерти? Все это уже слишком. Но правда о том, что ему придется сделать, была проста. Ему надо зайти внутрь и посмотреть. Так что Гидеон с трудом поднялся по ступенькам и с высоты крыльца посмотрел на раскинувшуюся перед ним долину – пушистую, узкую и длинную. Красиво, подумал он, а потом открыл дверь и отправился искать этого урода. Его было нетрудно найти. Алтарь был освещен, и на нем лежала Лиз. Ее отец мучил ее, и при этом зрелище Гидеон почувствовал еще бо́льшую слабость. Через десять шагов ноги вообще стали подкашиваться, и он подумал о таких вещах, как кровопотеря, шок и разговоры врача о зашитой тонкими нитками артерии.

Рубашка стала тяжелой.

Веки тоже.

Ухватившись за скамью, он стал ждать, пока не пройдет обморочная дурнота, но она не проходила. Вообще-то становилось все хуже и хуже. Ноги будто онемели. Во рту пересохло. Споткнувшись, Гидеон упал на одно колено, вдохнув запах ковра и гнилого дерева. Та девушка пыталась кричать, но все, что он видел – это Лиз на алтаре, как она изворачивалась и дергалась и как веревки вреза́лись ей в лодыжки. На шее надулись вены, рот приоткрыт. Гидеон, цепляясь за скамью, заставил себя подняться, подумав: «Вот так и умерла моя мать. Прямо здесь. Прямо вот так». Но пробел в его рассуждениях не закрылся, пока он не подошел достаточно близко, чтобы увидеть кровь, разлившуюся в глазах Лиз.

Она умирала у него на глазах. Ее не просто мучили. Ее убивали.

Гидеон опять пошатнулся, увидев смерть своей матери – такой, какой эта смерть наверняка была.

На этом самом месте.

От рук этого самого человека.

Как же так? Он любил священника больше своего собственного отца. Доверял ему. Восхищался им. Еще вчера был бы просто готов умереть за преподобного Блэка.

– М-м-м! М-м-м!

Девушка была уже почти прямо у него под ногами, наполовину засунутая под скамью. Мычала сквозь липкую ленту все неистовей, силилась подавать ему знаки всем своим телом, пыталась показать, что пиджак священника – вон он, висит на скамье в каких-то десяти футах. Девушка дважды мотнула туда головой, и Гидеон увидел прячущийся за пиджаком электрошокер, похожий на игрушечный пистолет. Раньше он никогда таких штук не видел, но на вид все вроде просто. Металлические электроды. Желтая кнопка. Гидеон потянулся за ним, но тут заметил настоящий пистолет, торчащий из кармана пиджака. Черный и твердый. Прикоснулся к нему разок, но не хотел никого убивать.

Это же все-таки по-прежнему преподобный…

А это так?

Мысли путались, по рукам бегали мурашки. Все казалось неправильным, но жизнь вообще часто выглядит такой. Случаются ошибки. То, что казалось четким и ясным, таким в результате не оказывается. Он не хотел сейчас сделать ошибку, но в голове все так путалось!

Это что, и вправду происходит?

Наклонившись за шокером, он упал на скамью. Новое тепло растеклось по груди, пальцы не хотели повиноваться. Казалось, что они где-то очень далеко, беспомощно нашаривают рукоятку. Его колени коснулись ковра, кровь с рубашки измазала деревянное сиденье. Гидеон повернул глаза к девушке рядом с собой, увидел сверкающие глаза и желтоватые волосы, то, как она извивается, безмолвно умоляет и пытается кричать сквозь ленту, словно пытаясь напомнить ему, что эта женщина сейчас умрет, что это Лиз, которая всегда любила его!