находящегося в непосредственном его, имперского канцлера, ведении. Он обещал, что мое заявление будет рассмотрено в конце августа[40].

VIII

Настроение на родине настоятельно требовало работы. У нас были лучшие шансы на выигрыш войны. Но она еще не была закончена, и надо было удержать захваченное. Требовалось еще много усилий, но настроение на родине все ставило под сомнение. Стала также заметной непосредственная работа по разложению армии. Генерал-квартирмейстер писал 25 июля[41]: «Не подлежит сомнению, что независимые социал-демократы ведут среди войск в высшей степени вредную для дисциплины агитацию». Что это так было уже в тот момент, подтверждается лидером независимой социал-демократической партии Ледебуром. В связи с событиями 5–9 ноября 1918 года он заявил на одном из собраний совета рабочих и солдатских депутатов следующее:

«В эти последние четыре дня перед 9 ноября Шейдеман и его товарищи пожали плоды почти двухгодичной работы независимых».

Другой вождь, Рихард Мюллер, указал следующее: «Подготовка революции началась с июня 1916 года, хотя тогда цели еще не были ясно поставлены».

Независимая социал-демократическая партия заблаговременно планомерно готовила переворот. Большинство рейхстага и часть прессы и народа, хотя иногда и бессознательно, но, к сожалению, давало пищу для этой работы.

В конце 1917 года у меня сложилось определенное мнение, что верховное командование в сложившихся обстоятельствах не должно было оставаться в бездействии до конца августа. То, что оно могло дать для воскрешения нашей моральной боеспособности, должно было быть сделано немедленно. Я, конечно, знал, что работа до тех пор будет иметь частичный характер, пока само правительство энергично не вступит на этот путь.

При медлительности и запутанности внутреннего механизма правительственного аппарата у меня не было гарантий, что новый канцлер выполнит эту работу целиком, даже если он лично станет возглавлять работу по политической ориентировке народа. Ему также было нелегко что-нибудь протолкнуть и вызвать к жизни нечто новое, так как большинство имперских учреждений было проникнуто тем же духом, который до сих пор исходил из помещения имперского канцлера; по меньшей мере, они ему совершенно не противились, что сводится к тому же.

Я уже давно возбуждал вопрос о введении в армии политическо-просветительного обучения. Теперь этот вопрос явно выдвинулся на очередь. По проекту, предложенному мне подполковником Николаи, верховное командование ввело в действующей армии патриотическое преподавание, но это был лишь слабый суррогат сравнительно с той глубокой политической работой, которую Антанта вела у себя.

Значение патриотического преподавания, или, как оно еще недавно называлось, просветительной деятельности среди войск, определялось в следующих словах:

«Германская армия превосходит неприятеля и служит твердой опорой союзникам благодаря своему духу.

Основанием его в начале войны являлись воодушевление и дисциплина, воспитанная продолжительным обучением мирного времени. За три года войны эти основания изменились и расшатались. Понятная тоска по родине, семье и мирным занятиям наносит ущерб боевой решимости и притупляет волю выдержать до окончательной победы.

Продолжительность войны в возрастающей степени влечет за собой лишения и жертвы, как населения, так и войск. И чем больше это бремя давит на дух армии, тем ярче выступает значение убежденности, чувства долга и ясной решимости, как основы боеспособности армии.

Задачу патриотического преподавания среди войск и составляет попечение о них».

15 сентября 1917 года я писал:

«Воля неприятеля уничтожить нас и необходимость продолжения войны труднее воспринимаются в сознании этапных, гарнизонных и тыловых частей, чем в действующей армии. Ввиду этого духу этапных войск следует посвящать особое внимание и усиленно вести в них занятия по патриотическому преподаванию.

Взаимодействие между родиной и армией очерчено в основных указаниях. В отношении духа и выполнения отечественных задач народ и армия неразделимы. Следовательно, совместная с гражданскими властями работа по воскрешению патриотического духа в населении имеет громадное значение. Ввиду этого военные власти в тылу должны особенно заботиться о воздействии в этом направлении».

Я сознательно распространял патриотическое преподавание и на родину, хотя в него непосредственно не вмешивался. Но я не мог смотреть, как все катится по наклонной плоскости. Я надеялся пробудить инициативу, но, несмотря на то что имперский канцлер доктор Михаэлис и статс-секретарь фон Кюльман признали необходимость создать какую-нибудь организацию, чтобы поднять настроение, я не встретил, хотя бы ничтожной, поддержки со стороны властей. Создалось впечатление, что не допускалось ничего, что могло бы умножить национальные порывы. Мы зашли так далеко, что смотрели на развитие национального чувства как на достойное проклятия преступление.

Военное министерство выразило свое согласие на распространение патриотического преподавания на районы ведения замещающих штабы корпусов управлений. Летом 1918 года по желанию военного министерства компетенция его в отношении патриотического преподавания была ограничена.

Как первую задачу преподавания я ставил разбор причин войны, условий экономического развития Германии и его значения, последствий проигранной войны, в особенности для германских рабочих, необходимости продолжать воевать, пока не будет сломлена воля противника уничтожить нас и не будут созданы гарантии для дальнейшего экономического развития.

Далее я подчеркивал основательность наших надежд на конечную победу и необходимость управления и авторитета, с одной стороны, и подчинения – с другой.

«Перед величием общей цели собственное «я» должно отойти на второй план. Забастовки представляют опасность для войны и оплачиваются кровью войск, а грезы о мире, равно как и малодушие, затягивают войну. Внутренняя сплоченность создает силу, а все, что нарушает единение, – расслабляет».

Целью войны я выставлял «обеспечение нашего будущего» и заканчивал словами: «Народ и армия должны до окончания войны всеми силами сплоченно поддерживать вождей империи».

Эти указания отвечали обстановке войны. Содержание их определялось само собой из нездорового хода мышления на родине. Я делал все, чтобы подчеркнуть серьезность нашего положения, не подавляя, однако, тем самым еще более дух; вместе со многими другими я всегда исключительно высоко ценил духовный фактор; так же высоко, как я, его расценивали и многие другие – к сожалению и те, которые сознательно рыли яму для моральной боеспособности германского народа, а с ней вместе и для войсковой дисциплины. Но между нами находились широкие массы, которые не понимали психологии ни своего народа, ни неприятеля.

В духе моих требований военное управление по делам печати вновь и вновь подчеркивало политико-просветительным органам необходимость останавливаться на описании несчастий, связанных с проигранной войной.

Патриотическое обучение должно было держаться в стороне от какой-либо партийной агитации, в том числе и от установления точки зрения на мирную резолюцию и от дебатов