Я неслась на кухню и принималась среди ночи со стоном наслаждения жрать борщ. Кого на измену, а кого — на хавчик пробивает… Об меня сейчас можно было уже спички поджигать. На короткий миг я выпадала из летаргии.

…Что за жизнь, Соловей ведь даже не знает, что я умею готовить… И сейчас, пока во мне кипит алкоголь, я буду с набитым ртом с жаром пересказывать новости. На Бункер опять напали… А потом весь базар убью на корню. И ни полсловом не упомяну о нем. Ни один дохлый хомяк не должен догадаться, что Соловей здесь — единственный живой человек…

— Говори…

Я сначала даже не поняла.

— В смысле? Что говорить?

— Что-нибудь…

А это как?

Пытаясь постичь глубину поставленного Хомяком вопроса, я зависала как компьютер. Я не знала ничего, что подходило бы под определение «что-нибудь».

Он пришел в ярость…

У меня в голове не укладывалась сакраментальная суть его претензий. «Если женщина молчит — не перебивайте ее…» Но это был мужчина, которого приводила в бешенство правильно ведущая себя женщина. Женщина, которая умеет не болтать…

Ему же была нужна женщина-радио без регулятора звука. В память о той, что у него уже была… Более гнусную породу баб надо еще поискать. И если мужчина способен воспринимать только пустопорожнюю болтовню хабалки, то мне его даже не жаль…

Я всю жизнь избегаю всяческих посиделкок, потому что там разговаривают. Я не знаю более бессмысленного занятия…

У пишущего человека, говорят, нередко вырабатывается принцип: ни слова вслух. Вот и я, уйдя в какую-то другую реальность, превращаюсь в настолько хронического интроверта, что на полном серьезе могу не слышать обращенный ко мне вопрос. Какое на хрен, когда я уже безнадежно потерялась среди нагромождения слишком смутных образов, которые надо облечь в слова, отшлифовать и силой мысли выстроить в логическую цепь. В эти моменты про меня лучше всего просто забыть. А я такая — месяцами… Полное отсутствие всякого присутствия, взгляд обращен внутрь себя, а в голове уже зреют целые миры, и все только упирается в рифму к слову «согласен». «Ужасен… опасен… ясен…» «Прекрасен» — слово уже не из этой жизни. «Ужасен» ужасно, но…

Минимальное сцепление с грунтом. Невозможно одновременно думать о своем — и развлекать кого-то пустым трепом…

Но он настолько не шутил, когда орал на меня «говори!», что я леденела. И стискивала челюсти. Все по Башлачеву. «Отныне любой обращенный ко мне вопрос я буду расценивать как объявленье войны…» Радио себе купи…

Ты меня, конечно, извини. Но я привыкла общаться с другим мужчиной. С правильным мужчиной. С ним я никогда не заговаривала первой…

…Сол достаточно болтлив. Но параллельно бездна его молчания способна раздавить того, кто не знает, что для мыслящего человека именно это — норма…

…Осень снаружи была ярко-желтой, солнце заливало город за окном маршрутки. Мне никогда не надоедало рассматривать эти проспекты. Соловей моего интереса совсем не разделял. Просто ничего не замечал вокруг… Мне было достаточно только мельком взглянуть в его лицо, чтобы дальше не тревожить его даже взглядом. Я слишком безошибочно определяю значение вот такого рассредоточенного, обращенного в никуда выражения глаз. Оно мне просто знакомо. Мы добирались до Бункера — и Сол хватал листок, чтобы записать очередной текст. Что и требовалось доказать. Пока мы шли от метро, мне казалось, я даже сквозь грохот проспекта различала недвусмысленный скрежет что-то напряженно перемалывающих мозгов. Получилось. Перемолол. Я тем временем без происшествий доставила в пункт назначения его тело…

Вы послушайте только, что он писал…

…А теперь, похоже, я сама превратилась в тело. Катастрофически потерявшись где-то внутри извилин собственных мозгов.

— Говори…

Я отказывалась его понимать. Это же так очевидно. Ты — мужик, тебе-то это должно быть ясно. Слова — дурной тон.

Слова — труха. Словами нельзя… убивать…

Тогда какой в них смысл?

— Говори…

Ага… Вот тут-то я и замолкала. На самом деле я часто молчу умышленно. И дожидаюсь-таки момента, когда у человека, находящегося рядом со мной, всплывают на поверхность очень глубоко запрятанные мысли — и он начинает произносить их вслух. Я просто не сбиваю его с этих мыслей…

Здесь же из человека полезло такое, что я быстро поняла: нельзя было все это наружу выпускать. Его надо было, как рыбу, глушить на корню. А теперь все это обратилось против меня…

Сиди спокойно — и тебе такое расскажут про тебя…

— В тебе не осталось ничего человеческого! — орал он.

Рептилия недоуменно поднимала глаза.

— Не смотри ТАК на мужчин! — это звучало так, как будто он чего-то очень боялся.

Рептилия принимала к сведению: «Ага-а…»

— Невозможно жить с женщиной, любящей другого!

«Ого… Нехило…» Рептилия… исчезала…

— Говори…

Естественно, меня — как отрезало. Я рухнула куда-то на самое дно себя и отгородилась могильной плитой непробиваемого молчания. Теперь все, что предстоит, — это только непоправимо затягивающийся опасный кризис. Как шелковая, ласковая такая, веревочка. Теперь — успеть бы выскользнуть без потерь. Но у меня другие планы. Он тут теперь будет только медленно сатанеть, постепенно подбираясь к точке кипения. И я уже вижу, как безобразно все это неизбежно прорвется наружу… На что мне абсолютно плевать. Его душевное состояние меня не волнует, мне пора начинать беспокоиться о своем физическом… Но побег придется откладывать до последнего. Так легко не соскочу. Он не соскочит… Я только приехала.

Мне человека одного повидать надо…

— Говори… — заявлял он на морозе посреди грохочущего проспекта, где можно только кричать, мгновенно простужая горло.

И я понимала, что нам с этим человеком не о чем разговаривать…

Странно… До сих пор это ни разу не приходило мне в голову, но, похоже, он всерьез считал, что я над ним грязно измываюсь. Иначе зачем ему со мной так яростно воевать?..