рыбалку идут, прям с пола их и собирают горстями… Шкафов никаких нет, да и стащут из них — что не положь! По той же причине посуда и пища хранятся под подушками на кроватях. Другие вещи рабочих, а также лопаты, топоры и прочий рабочий инвентарь находятся под кроватями. Вешалок для одежды нет — всё на себе или под подушкой. Нет также столов, стульев, табуреток — жрут стоя, как лошади или же сидя на койках и подоконниках… Света нет, так как выделенный керосин всем бараком дружно пропивают — да и керосиновая лампа не имеет стекла. Матрацы и наволочки настолько грязны, что имеют вид «помойных тряпок», а сами кровати расставлены скученно и как попало — разве на стенах и потолке их нет. Стены не оштукатурены и не побелены, а в их щелях кишмя кишат вонючие азиатские клопы и дальневосточные волосатые тараканы…

Закончив, я невозмутимо подытожил, красноречивым взглядом смотря на климовскую «вторую половину».

— … Ну, а так в принципе — жить можно! Некоторые даже умудряются жениться и плодиться в таких условиях и, тогда одну койку в общежитие занимает целая семья. С детишками и, даже изредка бывает — с тёщами… Тестя — врать не буду, ни одного не видел. Так что, если «удачно» выдашь замуж дочерей — сможешь с одной из них сплавить свою…

Клим слушал раскрыв рот, а евойная баба всплакнула:

— Я для такой жизни их мучалась-рожала⁈

— Да, цыц ты!

Та в рёв:

— Ах, мои кровиночки-деточки — лучше б я вас несмышлёнышами похоронила, да оплакала…

И с воем убежала в спальню, а сам хозяин сидел, как пыльным мешком оглушенный…

Надо сказать, что эта семейка была на чистоте просто помешанная. Двор-двором, на улице напротив ворот — пусть и овно кучами валяется (валялось до появления санитарной инспекции), а как суббота — вся женская половина избу скребёт, чистит, стирает — аж скрип да шорох до самих небес!

* * *

Добил не торопясь чай, поднимаюсь и иду к вешалке за шинелью не забыв попрощаться с хозяевами…

— Погодь! — останавливает меня Клим.

— Ну, погодю… Что хотел, то?

— Продай мне эти… Как их там… Свои механизмы.

Возвращаюсь, сажусь на табуретку напротив и заглядывая в просящие глаза, задаю простой как хозяйственное мыло вопрос:

— А на фига они тебе?

Тот, положив ладонь на сердце:

— Сынам моим — как раз по ним… Тутова много ума иль мастерства не надо — любой дурень справится. Тебе всё одно — игрушка, а им — на свой кусок хлеба заработать. Родная кровь как-никак — войди в положение, Серафим Фёдорович!

— Эге… А кто мне не так давно говорил: мол, «ерундой ты всякой занимаешься»… «Сидели, мол, в дерьме по уши и дальше так хотим — что ты нас из него за уши тащишь»?

— Да, я ж не так говорил! — наотрез отказывается от своих слов.

— Может и не так — но смысл тот же. Так, что ты меня сейчас просишь — «поповича контуженного»?

— Ну… Ты уж прости, дурака — может и ляпнул что по дурости своей, не подумавши… Так, что?

Заглядываю на дно пустой посуды:

— Ну, тогда давай ещё по стакану — коль разговор серьёзный пошёл.

Ожив в момент, кричит своей бабе:

— Мать! Хватит выть волчицей — тащи самовар!

* * *

Дождавшись чая, говорю прихлёбывая:

— Ну, хорошо — считай, что уговорил… Так, сказать по правде, медвежью услугу я тебе окажу, продав эти приспособы. Проклинать потом будешь!

Удивляется, широко раскрыв и выпучив и без того выпуклые глаза:

— Это ещё почему?

— Разбогатеешь ты и сыны твои, а у нас богатых не любят… Смекаешь?

— Думаешь⁈ Так ведь, этот — как его…? Сказал — «ОБОГАЩАЙТЕСЬ»!!!

— Кто сказал — Бухарин, что ли? «Коля-балаболка»⁈ Так он сказал и забыл, а на лесоповал поедешь ты! Да ещё и, сынов с собой прихватишь…

Долго молчим, наконец слышу знакомый до боли вопрос:

— Так, что ж делать, то?

— Как, что? Сухари сушить.

— Да, нет — я не про то… Куда б сынов моих определить.

Приближаюсь у нему в упор и заглядываю в его глаза суровым взором революционного трибунала:

— А другие как?

Озирается вокруг:

— Какие, «другие»?

— У других мужиков в Ульяновске сыновей нет, что ли?

Чешет голову… Потом спрашивает с недоумением:

— А почему я про чужих сыновей думать должен?

— А почему я про тебя думать должен и твоих балбесов? Кто ты для меня такой? Частник-кустарь — мелкий буржуй, эксплуатирующий труд своих домочадцев.

Насупившись, возражает:

— Я им кормилец, а не «ксплутатор»!

— Так и любой буржуй-капиталист — которых Советская власть в 17-ом под хвост мешалкой, тоже — «кормилец» для своих рабочих… Кормит он их — чтоб горбатиться на него могли. Да и дворянин-помещик — для своих безземельных крестьян-батраков, по большому счёту — кормилец. Скажешь, не так? Чем ты от них отличаешься, Клим?

Угрюмо молчит, затем:

— Значится, не желаешь мне помочь, Серафим Фёдорович?

— А как я тебе могу помочь, ежели ты сам того не желаешь? Как ты мне тогда говорил? «Нам и так хорошо…», да ещё пугал: «ты, дескать — доживи ещё». И, вот я дожил: просишь меня вытащить тебя и семейку твою из того дерьма — в котором тебе так нравится сидеть…

Сперва, он не въехал, что я от него хочу:

— Опять⁈ Какой, ты оказывается злопамятный… Ну, положим я не так говорил!

— Может и не говорил… Но думал!

Наконец, своим умом Клим доходит до конструктивного вопроса:

— А как я могу «сам себе помочь»?

— Побори свою мелкособственническую натуру, встань выше себя и посмотри на проблему с более высокой колокольни.

— Как это?

— Запомни: единоличник в будущем — НИКТО(!!!), разве на паперти стоять или сапоги на улице прохожим чистить. Я тебе показал не «механизм», а способ МАССОВОГО(!!!) производства. Самые умелые делают оснастку и инструмент, а остальные «жопорукие» МАССОВО(!!!) штампуют товары МАССОВОГО(!!!) спроса. Но, это не для тебя одного — даже с сыновьями, сватьями, братовьями и прочей роднёй. Износится мой инструмент и снова вы на жоп…пу сядете! Здесь нужны большие артели-коллективы, с миллионами рублей оборота — чтоб самим делать или закупать станки, оборудование, сырьё и завоёвывать рынки сбыта…

Я, подобно Остапу Бендеру