Хотя работа была для него самым главным делом в жизни, большую часть свободного времени, когда они путешествовали или вместе отдыхали, Грэм Грин посвящал Кэтрин и ее интересам, даже ходил с ней на выставки мод в Париже. Он делал вид, что ему нравится навещать ее детей, которые были достаточно смышлеными и прекрасно понимали, что он их терпел лишь постольку, поскольку хотел сделать приятное их матери.

Как ни странно, Кэтрин мечтала иметь от Грэма ребенка, хоть с детьми, рожденными в браке с Гарри, она проводила совсем мало времени. Грэм, который столь же невнимательно относился к собственным сыну и дочери, с радостью представлял себе, как он и Кэтрин будут приезжать в школу-интернат к их общему ребенку. Видимо, он надеялся, что совместный ребенок навсегда привяжет его к Кэтрин. Но врачи предостерегали ее от еще одной беременности. Печально и неохотно она следовала их совету.

Через два года после начала их романа стихотворение Грэма «Два года спустя» отразило его страстную любовь к ней с религиозных позиций: «Любил ли я Бога, пока не узнал то место, где пребываю сейчас с рукой, изваянной в камне и ставшей недвижной? Ведь это — любовь, и ее я люблю. И даже мой Бог пребывает со мной»{350}. Одним из наиболее отклоняющихся от нормы аспектов их романа было определение сексуального и религиозного опыта в интерпретации Кэтрин и Грэма. Оргазм был в такой же степени наградой за данную Господом природу их любви, в какой физиологическим ощущением. Религиозный экстаз воплощал свое неземное блаженство в их любви и преображался в благословенную чувственность.

Одержимость Грэма желанием жениться на Кэтрин привела к одному эпизоду, который изменил дальнейшее развитие их романа, затруднив его продолжение. Весной 1950 г. Грэм убедил Кэтрин сказать Гарри, что она от него уходит. Последовавшее печальное событие он описал в письме к Бонте, сестре Кэтрин. Все началось с того, что Кэтрин неожиданно напустилась на Гарри с упреками. Потом она, Гарри и Грэм вместе обсудили ее нервное состояние. И в заключение по сигналу Кэтрин Грэм сказал Гарри, что она никак не может выбрать между отношениями с ним, которые и браком-то назвать трудно, и отношениями с Грэмом, которые составляли ее истинный брак. После этого он добавил, что все они были спокойны и вели себя выдержанно, но никто из них в ту ночь не спал больше пары часов{351}.

Гарри в ту ночь не спал вообще. Он тихо плакал до самого утра, а для Кэтрин его боль была непереносима. Потом стало ясно, что Кэтрин никогда не уйдет от мужа. Положение изменилось бесповоротно. Грэм проявил себя не просто как очередной любовник Кэтрин, а как опасный соперник. С тех пор Гарри ограничил время, которое Кэтрин могла с ним проводить. Она продолжала с ним видеться, но теперь гораздо реже, и встречи их стали значительно короче. Кэтрин выкраивала для них время то днем, то вечером, и порой свидания разделяли недели, а иногда даже месяцы.

Грэм ужасно страдал, и его письма к «любимой Кэфрин» были полны гнева, мук ревности, чувства собственного бессилия, а также любви и возрожденной преданности. Он утешался их тайным кодом — «бутербродами с луком», что значило любовь или секс, в которых отдельные буквы заменяли целые слова, например: «я тлк» и «я х с т п», что значило «я тебя люблю, Кэтрин» и «я хочу с тобой переспать». Он давал ей дневники, в которых записывал определенные цитаты на каждый день.

Кроме того, Грэм сам и в письмах Кэтрин много внимания уделял размышлениям, связанным с религиозными следствиями его к ней любви, которая, по сути, составляла прелюбодеяние. Обычно он приходил к утешительным выводам, сосредотачиваясь на божественной природе плотской любви. Грэм истолковывал ситуацию следующим образом: поскольку Кэтрин не живет с Гарри половой жизнью, с позиции церкви они женаты не по-настоящему. То же самое относилось к нему и Вивьен. Порой он даже видел свою любовь к Кэтрин как проявление некоего подобия святости или праведности. «У некоторых из нас есть призвание любить человеческое существо, — говорил он, молясь Терезе из Лизьё, которую почитал более других католических святых. — Пожалуйста, не дай мне растратить свое призвание понапрасну»{352}. Еще более удивительным выглядит его заявление о том, что Кэтрин была «святой любовников, которой я молюсъ»{353}.

Грэм рассматривал самые разные варианты жизни с Кэтрин либо в браке, либо блаженно невенчанными и свободными от греха в глазах церкви. Он клялся ей в вечной любви, обещал делать значительные постоянные выплаты из своих средств и уделять ее детям столько времени, сколько она сочтет нужным. Она даже могла бы ему время от времени изменять, потому что никакой «гусь лапчатый» не заставит его оставить Кэтрин. Но ни слова Грэма, ни его обещания не могли изменить ее решения остаться женой Гарри Уолстона.

Кэтрин еще больше Грэма была озабочена вопросами католической доктрины и теологии. Приходившие к ней домой гости отмечали, что на тумбочке около ее кровати постоянно лежали стопки книг религиозного содержания. Кэтрин читала очень медленно, но упорно их штудировала, хотя некоторым визитерам казалось, что делала она это демонстративно. В любом случае, ей было гораздо легче с кем-то спорить, чем постигать книжную премудрость, — а кто лучше священников обучен искусству вести беседу? И действительно, казалось, что Кэтрин лучше всего себя чувствует в обществе священников, не случайно она дорожила знакомством с ними и их дружбой. Кроме того, она совращала тех священнослужителей, которые поддавались совращению, а таких оказывалось немало. Преимущество такого рода связей — как полагал Гарри, и она, несомненно, придерживалась того же мнения — состояло в том, что священники, с которыми она вступала в связь, не имели намерений кардинально менять ее жизнь и жениться на ней.

Кэтрин завязывала романы не только со священниками. Она возобновила отношения с американцем Лоуэллом Уэйкером и призналась в этом Грэму. Это вызвало у него взрыв негодования, а потом в каждом из множества писем он постоянно повторял ей, что испытывает нестерпимую мучительную боль. Во время совместного отдыха они все с большим ожесточением ссорились из-за «временного яда» ее последнего романа, который вызывал у Грэма «горечь и желание сделать ей больно»{354}. Их безмятежная жизнь на вилле Розаио, теперь по требованию Гарри продолжавшаяся меньше времени, чем прежде, была максимально приближена к домашней идиллии. Кэтрин занималась домом, Грэм писал, а в свободное время они общались с местными жителями и ходили в гости к друзьям.

Грэм советовал Кэтрин написать собственный роман. Она последовала его совету и в присущей ей манере много работала над текстом, однако результаты ее работы не сохранились. Остается лишь предполагать, что Кэтрин была озадачена или расстроена тем, что у нее не получалось создать литературное произведение, хоть она и была музой блестящего писателя и его многолетней любовницей{355}.

К 1950 г. вопрос о браке стал губительным для дальнейшего развития их отношений. Грэм не мог смириться с тем, что Кэтрин решила остаться с Гарри. Любовники ссорились из-за этого, причем иногда весьма ожесточенно. Гарри купил замечательное поместье — Ньютон-холл. Грэм понял, что если Кэтрин туда переедет, она никогда не захочет оттуда уехать, чтобы жить с ним. Для женщины, которая придавала огромное значение материальным ценностям и обожала роскошь, Ньютон-холл воплощал почти все ее мечтания: там было двадцать восемь спален, восемь ванных комнат, шесть гостиных, конюшня, гараж и еще небольшой отдельно стоящий коттедж. Разве могла Кэтрин устоять перед таким великолепием?