По правде говоря, это был весьма деликатный вопрос. Антоний одновременно и превосходил царей, и уступал им: как автократор – абсолютный властитель, – он возводил на престолы царей и низлагал их. Но по римскому закону римлянин не мог пользоваться царским титулом, предполагавшим наследственную власть. Что касается титула триумвира, то срок триумвирата истекал через два года, и вспоминать об этом лишний раз явно не стоило. В Риме личность Октавиана недавно провозгласили священной, и он сам называл себя триумвиром все реже. В этой ситуации титул «император», означавший нечто вроде «высшего военачальника» или «главнокомандующего», был хорош своей нейтральностью, и теперь Антоний настаивал на нем.

Наши дни рождения приходились на близкие дни, так что мы могли отмечать их вместе. В начале нового года Антонию исполнялось сорок восемь лет, а мне – тридцать пять. С тяжелым сердцем я начала осознавать, что мой моложавый, полный жизни супруг незаметно приблизился к возрасту Цезаря, каким он был в тот момент, когда мы познакомились. Куда только утекли все эти годы? Как ни банально звучит, они будто пролетели. Перед моим мысленным взором промелькнули образы Антония: вот он кавалерист лет тридцати, вот лоснящийся от масла и пританцовывающий жрец луперкалий – между тридцатью и сорока, а вот пожалуйста – ему уже под пятьдесят.

«Замедли бег, бог времени! – взмолилась я. – Останови свою колесницу, дай нам передохнуть и оглядеться, даруй одно спокойное мгновение…»

Но я понимала, что жестокий бог никогда не откликнется на эту мольбу. К тем, кто пребывает в его тисках, он еще более беспощаден, чем Титий.

Я повернулась, чтобы полюбоваться на гордый профиль Антония, все еще красивый, все еще властный, все еще говоривший судьбе: «Я сражусь с тобой».

Я высоко подняла руку, намереваясь спуститься.

Странно, но сожалений о собственных пролетевших годах у меня не было – видимо, потому, что я не могла видеть их со стороны. Нам всегда кажется, что мы задержали полет времени, что впереди у нас еще много непройденных троп и мы непременно пройдем их до конца…

Грянули приветственные кличи. Мы давно не отмечали наши дни рождения с таким размахом, но сегодняшний праздник отвечал нашему настроению в этот зимний вечер.

Канидий Красс, чье лицо было еще более обветрено, чем обычно, поклонился в пояс. Выпрямившись, он похлопал Антония по запястью.

– Снова в поход, император! – воскликнул он.

– Сам Юпитер дарует нам победу! – возгласил Планк, подняв руку в салюте.

Царь Полемон Понтийский – человек с учтивыми манерами и вкрадчивым голосом – добавил к поздравлениям следующую речь:

– Аристотель в своей «Риторике» пишет, что тело находится в наилучшем виде между тридцатью и тридцатью пятью годами, а ум переживает расцвет примерно в возрасте сорока девяти лет. Это значит, что вы оба, каждый по-своему, достигли наилучшего возраста и находитесь в завидном положении.

– Думаю, это значит, что вместе мы составляем идеальное целое, – отозвался Антоний. – Мой ум и ее тело сосуществуют в полном согласии.

Деллий подошел и воззрился на нас, высоко подняв брови, словно ему предстало некое волшебное видение. На меня его льстивые манеры не производили никакого впечатления.

– Ты далеко не самый старый военачальник, отправляющийся в поход, – заявил он Антонию, будто речь шла об этом.

– Я так и не думал, – сказал Антоний. – Отступление из Парфии, при тех нечеловеческих условиях, показало, что я еще достаточно молод.

– Да, верно, – энергично, но не слишком убежденно закивал Деллий.

– Но ты моложе меня, и до конца зимы я непременно отправлю тебя в Армению, чтобы ты мог испытать себя в снегах.

Деллий встревожился.

– Я хочу, чтобы ты обратился к Артавазду с предложением… союза. Брачного договора между нашими детьми. Он, конечно, откажется, и тогда у нас появится предлог, чтобы напасть на него. Я узнал из надежных источников, что он вел переговоры с Октавианом. Ни тот ни другой не желает мне добра. Они друг друга стоят.

Я была поражена столь нелицеприятной публичной оценкой Октавиана, поставленного на одну доску с изменником Артаваздом.

– Да, император, – пробормотал Деллий.

Он стал оглядываться по сторонам, чтобы скрыться, пока Антоний не облагодетельствовал его новым заданием, столь же малоприятным. Бочком, как береговой краб, он торопливо отступил и затерялся в толпе.

Ярко пылали факелы, разносилось эхо радостных восклицаний. Планк повел командиров вкруговую: пританцовывая, они восхваляли Антония, называли его «победоносным Гераклом» и «благодетельным Дионисом». Казалось, вместе с этими возгласами к высоким стропилам воспаряет и он сам. Антоний завоевал любовь своих воинов отвагой и стойкостью, проявленными в тяжелейшем отступлении из Парфии.

В тот вечер даже язвительный Агенобарб воздержался от обычных колкостей и преподнес Антонию подарок – меч из закаленной стали.

– Новый клинок для нового похода, – провозгласил он с воинственным блеском в глазах. – Правда, качества полководца тебе потребуются прежние: невозмутимость в разгар битвы, решительность и отвага.

– Теперь ты можешь оставить свой старый верный меч Александру, – сказала я.

Антоний взял новый меч и одобрительно пробежал большим пальцем по остро отточенному клинку.

– Спасибо, мой друг, – сказал он Агенобарбу.

Пять жаровен горели так жарко, что раскалились докрасна, не допуская холод в нашу спальню. Когда празднества закончились, на столе остались подарки наших гостей, а мы с облегчением сменили жесткие и тяжелые расшитые парадные одеяния на удобные сирийские ночные туники, уселись в мягкие кресла, украшенные жемчужными узорами, и вздохнули с облегчением.

– Было довольно утомительно, – признался, зевая, Антоний.

– Это ничто в сравнении с прежними временами в Александрии, – напомнила я. – Наши пирушки с «неподражаемыми»… помнишь?

– Тогда я был моложе, – сказал он, не подумав, и лишь потом сообразил, как это прозвучало. – Может быть, мне просто все надоело? – предположил он. – Одни и те же люди, одни и те же песни.

– Однако вино другое, – заметила я. – Тогда мы пили лаодикейское, а не фалернское.

Я налила чашу из кувшина, оставленного для нашего удовольствия, и вручила ему.

– Вино никогда не подводит, – промолвил он, отпивая из чаши маленькими глотками.

Возражать я не стала, хотя придерживалась иного мнения. Вино – напиток предательский, и в последнее время оно предавало Антония особенно часто. Он пил слишком много, полагая, что не пьянеет, однако это было заблуждением.

Несколько минут он сидел молча, смакуя напиток, а потом вдруг заявил:

– Сегодня вечером мы торжественно провозгласили создание нашей империи.

– Что ты хочешь сказать?

Его внезапное заявление вызвало мое недоумение.

– Нет смысла больше притворяться, во всяком случае мне, – произнес он, и в голосе его звучало страдание. – Шаг за шагом меня подводили к тому, чтобы стать властелином огромной