полный штиль так быстро доплыть до Италии? Как мог он пробраться в Рим незамеченным?

А ведь для такого человека тайное убийство не составит ни малейшего затруднения. Не грозит ли опасность самой жизни Цезариона? Я перечитала зловещие строки: «Я должен вернуться в Иллирию и не хочу, чтобы вы оставались здесь».

Если Олимпий и Цезарион не отреагировали немедленно, не пошлет ли он своих приспешников устранить их?

– Антоний!

Я поспешила в его покои, сжимая письмо и рассчитывая застать его за рабочим столом, над бумагами. Однако, хотя стол был завален свитками и донесениями, Антония в комнате не было. Я нашла его в одном из маленьких смежных помещений спящим на кушетке. Одна его нога свисала на пол, другая покоилась на подушке. Слуга обмахивал его опахалом, колебля нагретый воздух.

– Проснись! – воскликнула я и стала трясти его за плечи.

Я не могла ждать. Мне нужно было поделиться с ним страшным известием немедленно. Слугу с опахалом я отослала прочь.

Антоний что-то пробормотал и с трудом разлепил веки, пытаясь очнуться. Дневной сон иногда бывает очень глубоким.

«Ну, просыпайся скорее! – мысленно взывала к нему я. – Ты нужен мне позарез!»

Я хотела, чтобы он прочел письмо и в своей обычной невозмутимой манере убедил меня в том, что ничего страшного в нем не содержится, что я пугаю сама себя понапрасну. Порой я придавала чему-либо большее значение, нежели оно того стоило. Как правило, это раздражало, но сейчас я была бы счастлива ошибиться.

– Что случилось? – наконец пробормотал он.

Язык его еще заплетался, глаза оставались затуманенными. Он потер их.

– Пришло письмо. Ужасное письмо!

Я сунула свиток ему в руки, прежде чем он успел перейти в сидячее положение. Антоний смотрел то на меня, то на письмо, ничего не понимая.

– Ну, читай же! Читай.

Он спустил ноги на пол, нетвердой рукой поднес послание к глазам и вчитался. Я внимательно следила за выражением его лица. На нем не отразилось ничего.

Потом его взгляд вернулся к началу, и он перечитал письмо, уже окончательно проснувшись. Теперь на его лице появилось нечто среднее между отвращением и попыткой приободриться.

– Прости! – только и сказал Антоний, уронив письмо на кушетку.

Одним лишь словом ему удалось передать и сожаление, и глубокое понимание того, с чем мы столкнулись.

Я обняла Антония и уткнулась лицом в его плечо, радуясь ощущению его надежности. Я хотела, чтобы это успокоило меня, раз не помогли слова. Потом я вдруг расплакалась у него на груди, как дитя. Сотрясаясь от рыданий, я прижималась к нему, радуясь тому, что составляет основу супружеских уз: вот человек, к которому можно прижаться, когда все остальное против тебя. Одно прикосновение к нему приносит облегчение. В те мгновения, когда мы плачем и боремся с кошмарами, как дети, этот взрослый человек оказывается рядом, чтобы утереть нам слезы.

Я насквозь промочила плечо его туники и, только когда рыдания затихли, виновато потеребила ткань.

– Ну вот, испортила хорошую вещь, – сказала я, чувствуя себя глупо.

Золотые нити оказались перекручены там, где я цеплялась за них, а слезы высыхали и проступали белой солью.

– Ничего страшного, – отозвался Антоний. – Для хорошей цели.

Он откинул мои мокрые спутанные волосы назад от шеи и горла, где они приклеились к коже, и разгладил их. Точно так же я поступала с детьми. И точно так же, как с детьми, он спросил у меня, не хочу ли я сладкого.

– Скушай что-нибудь.

Он потянулся к блюду с фигами, и я невольно рассмеялась:

– Спасибо, не хочу.

Антоний убрал руку от блюда и положил ее мне на плечо.

– Кажется, я еще не видел, чтобы ты плакала, – промолвил он больше для себя, чем для меня.

– Я стараюсь никогда не плакать, – ответила я. – Во всяком случае, в чьем-либо присутствии. Это недостойно царственных особ.

– Значит, ты наконец стала доверять мне, – заметил он.

Он был прав. Порой в присутствии Антония я позволяла себе расслабиться, как ни с кем другим. А теперь совсем перестала от него отгораживаться.

– Да, я научилась доверять тебе, – призналась я.

– Ты словно дикий зверек, который долго привыкает есть с руки, – сказал он. – И все еще готова укусить, если я вдруг сделаю неверное движение.

– Уже нет, – возразила я, вытирая слезы. И это была правда – об укусах не могло быть и речи. Мы составляли единое целое.

– Это радует мое сердце, – сказал он, крепче сжимая руку вокруг меня. – Теперь, моя дорогая, о письме: да, оно внушает тревогу. Но одновременно многое упрощает.

– Что ты имеешь в виду?

– Октавиан в кои-то веки предпринял однозначные действия, – пояснил Антоний. – Он раскрылся: высказался открыто и о своем амбициозном желании быть цезарем, и о том, что не намерен терпеть соперников. А заодно раскрыл, кого он считает своим соперником. Не меня. Не тебя. А Цезариона.

Мне стало ясно, что он прав – это своего рода победа. Как спрут, скрывающийся в подводном гроте, Октавиан предпочитал сохранять свои мотивы и намерения в тайне. Но на сей раз, вольно или невольно, он себя разоблачил.

Но пока я опасалась за безопасность Цезариона, это было слабым утешением.

Маскировка… Цезарион вынудил Октавиана сбросить маску.

ЗДЕСЬ ЗАКАНЧИВАЕТСЯ ШЕСТОЙ СВИТОК

Седьмой свиток

Глава 30

Мне с трудом верилось, что я снова в Антиохии, к тому же зимой. Я сделала все наоборот: летом оставалась в изнывающей от жары Александрии, а с приближением зимы – унылой и пасмурной в тех краях – перебралась в Антиохию. И снова Антоний готовился там к восточной кампании; снова он собирал войска и своих командиров. Только на сей раз его целью была не Парфия, а Армения.

Тот же самый дворец Селевкидов с огромными, как пещеры, залами, тоннелями коридоров и пустыми глазницами лестничных проемов воспринимался совсем не так, как в прежние дни, когда после нашей свадьбы их заполняло счастье. Тогда все вокруг казалось мне волшебным, но теперь магия покинула это место, и я остро переживала потерю.

Антоний был слишком занят и ничего не замечал. Армянская кампания откладывалась долго, но когда решение было принято, все его дни стали беспрерывной чередой встреч, переговоров и совещаний. Первым же делом он призвал Марка Тития, дабы тот представил нам объяснения относительно Секста.

Я говорю «нам», потому что я настояла на своем присутствии. Египет должен знать, на что расходуются его деньги и ресурсы. Кроме того, мы с Антонием стали соправителями восточной империи… Но подробнее