это он помнит хорошо. А убивать людей голыми руками Орсо уже не раз доводилось.

Но наемник вдруг посерьезнел:

— Э-э, вашблагородие, ты мне брось! Я эту твою морду знаю, не иначе чьим-то кишкам на земле валяться. Только ты охолони давай. Может, я и не семи пядей во лбу, да вот пожить-то подольше твоего собираюсь. — Он оперся о столешницу и слегка нагнулся вперед. — Городишко тут маленький, но дельные люди водятся. Попробуй мне здоровьице попортить или деру дать — часа не пройдет, как к твоей замухрышке гости пожалуют. Они народ непривередливый, каторжане бывшие. Даже святому отцу поглядеть позволят, чтоб все без обмана. А уж ежели ты и ее с собой в бега прихватишь, тут я лично расстараюсь. Кобылка, прямо скажем, не в моем предпочтении, но благородную девицу пощупать — тоже шанс исключительный.

С этими словами наемник что-то вытянул из кармана, и Орсо сжал зубы, ощутив во рту металлический привкус: в пальцах Начо покачивалась черная шелковая перчатка.

Прадера молчал, ожидая реакции. Молчал и Орсо, глядя в карие, до странности добродушные глаза наемника. Ему нечего было ответить. Он проиграл, Начо знал об этом, и теперь лейтенант лишь позволял себе последнюю извращенную радость, наблюдая, как Прадера отчаянно пытается не ерзать под его тяжелым взглядом, хотя предательский пот уже поблескивает на широком загорелом лбу. Ну же… Неужели это конец?.. Неужели олух сумел предусмотреть абсолютно все?..

— Клаудио… Бога ради, простите. — Будничный голос ворвался в раскаленную тишину, словно снежок в окно, и у стола остановился взволнованный и запыхавшийся Альбинони. — Вы, должно быть, давно ждете меня. — Он обернулся к Начо: — Доброй ночи, мессер. Орсо, вы представите нас?

Лицо наемника передернулось и закаменело. Он встал из-за стола, мельком взглянув на монаха.

— Не стоит, я случайный знакомый. Их милость меня вином угостил. Благодарствую, — проворчал он. — Накидывая капюшон, Начо поднял на лейтенанта глаза: — Здравия желаю, вашблагородие. Свидимся еще, потолкуем. Вы уж не запамятуйте, сделайте милость.

— Честь имею, — сухо кивнул Орсо.

Эрнесто меж тем сбросил плащ и сел за стол, глядя в удаляющуюся спину, однако ничего больше не спросил. Он был серьезен и казался чем-то глубоко озабоченным. Рассеянно поднеся руки к огню, монах несколько минут молчал, но Орсо был благодарен за это: потрясение все еще не отпустило, его дробно колотило, липкий пот тек меж лопаток.

Вдруг Альбинони глубоко вздохнул и обратился к лейтенанту:

— Клаудио. Простите за спешку и суету. У меня был чертовски тяжелый день. — Запнувшись, он долго и нервно потирал руки, уже раскрасневшиеся от жара, а потом заговорил ровнее: — Давайте без предисловий. Признаться, мне давно нигде не было так спокойно, как в этом городке. Но здесь не получится отсиживаться вечно. Я хочу вновь спросить вас, друг мой: что вы намерены делать дальше?

Орсо ответил, стараясь произносить слова размеренно:

— То же, что планировал и прежде. Я собираюсь покинуть Италию и выбрать уголок потише.

Монах вынул четки и придвинулся так близко к очагу, что Орсо на миг обеспокоился, не затлеет ли край рясы. А Альбинони поднял голову, глядя офицеру прямо в глаза:

— Клаудио. В сущности, я пришел попрощаться. Сегодня я получил извещение от моего стряпчего из Генуи. У нас все готово. Мы с Фридой уезжаем в индийские колонии.

Орсо на секунду прикрыл глаза:

— Вот как… Что ж, Эрнесто. Счастливого вам пути.

Рассеянно кивнув, клирик повертел в руках четки и бросил их на стол, и в этом движении лейтенанту вдруг почудилось смятение.

— Эрнесто, — негромко сказал он, — вы чем-то встревожены?

Тот отер ладонями лицо и отодвинулся от огня.

— Я уже давно не знаю покоя, и сейчас, когда наши с сестрой мытарства должны наконец завершиться, мне еще неспокойнее. Видите ли, Клаудио, наш с Фредерикой отец был казнен как военный преступник. И эхо его грехов, видимо, еще не отзвучало. За нами идет охота, друг мой. И, что всего хуже, я подозреваю, что возглавляет ее очень… близкий нам человек. Мы должны спешить с отъездом, хотя я надеялся лучше подготовиться к нему.

Орсо нахмурился:

— Эрнесто…

Но Альбинони перебил его:

— Погодите, Клаудио, я не все сказал. Я долго сомневался, заводить ли с вами этот разговор, но… выслушайте меня. Мы успели сблизиться с вами. И право, вы очень скрасили наши скитания. Более того… вы стали мне другом. А я уже забыл, каково это. И сейчас я хочу спросить, Клаудио… — Клирик сделал паузу и решительно проговорил: — Хотите поехать с нами?

Лейтенант ответил не сразу. Он отвел взгляд и больно прикусил губу.

— Вы подобрали меня в придорожной грязи, Эрнесто. Меня разыскивают бесчисленные наемные головорезы. И, поверьте, вовсе не за прекрасную душу и чистые руки. Вы совсем не знаете меня. Черт меня подери, если я понимаю вас!

А Альбинони вскинул обезображенное лицо, и огромные черные глаза полыхнули:

— Я кажусь вам идиотом, Клаудио?! Вы дьявольски правы, — отрезал он жестко и зло, — но зря мните, что я не знаю, на что способны люди. Я прекрасно осведомлен, что мы за гнусное, гнилое племя. И в курсе, что в мире никому, совершенно никому нельзя доверять. Не удивлюсь даже, если знаю об этом лучше вас… Но вы в том же положении, что мы с сестрой. И вы… вы заслуживаете шанса на новую жизнь.

Орсо молчал, глядя в очаг и с бессмысленной пристальностью следя, как багрово-оранжевые чешуйки уцелевшей на полешке коры медленно скручиваются раскаленными завитками. Вот оно. Пришло само. То, за что он даже не думал бороться. Припорхнуло непуганой пичужкой и село прямо на ладонь, только сожми пальцы. Он останется с Альбинони. Он скажет Фредерике все, что выжигает его изнутри день за днем. Он будет рядом всегда, чтобы она не боялась ни темноты, ни потерь, ни одиночества. К черту Московию. К черту сказочных варваров в мехах, осыпанных алмазами. Он поедет в Индию за своей собственной сказкой, и пусть весь остальной мир катится в ад. Вот сейчас, сейчас же. Сжать пальцы, пока пичужка не улетела.

Лейтенант поднял голову и произнес, мучительно, как застрявшие в теле щепки, выдирая из себя слова:

— Нет, Эрнесто. Простите. Я не могу. А вам лучше поторопиться с отъездом.

Монах не оскорбился. Не удивился. Ничего не спросил. Не обвинил офицера в неблагодарности. Не потребовал объяснений. Он лишь с минуту молчал, глядя на Орсо, а потом кивнул:

— Понимаю. Что ж, прощайте, друг мой. Берегите себя. Храни вас Господь.

Дверь питейной хлопнула, выпуская Эрнесто в дождливый мрак, а