— Ни за что! — вмиг ощетинился Святослав.

Феодосий повернулся и пошел к церкви. Князь растерянно оглянулся на бояр, побежал догонять его.

— Не будет твое княжение долгим, — негромко, чтобы никто кроме Святослава не услышал, заговорил игумен. — И смерть будет постыдной для правителя и воина. Ступай со мной, князь. Помолимся вместе о душе твоей грешной…

Никто из бояр не решился пойти за ними в церковь. Так и стояли во дворе, пока солнце не вползло на верхушку неба. День был ясный и тихий, безветренный. От земли парило после ночного ливня, а над головами не белело ни облачка. Зато на пять маковок храма, одну побольше, четыре поменьше, уселся белоснежный ком, на боках отливавший чистым серебром. Никто не видел, откуда он взялся, но все разом заметили уцепившееся за кресты облако.

Когда Святослав и Феодосий вышли из храма, на дворе было шумно. Набежали чернецы, послушники, монастырские работники — яблоку негде было лечь. Все стояли с задранными головами. Князь с игуменом тоже стали смотреть. Почивавшее на церкви облако будто только этого и ждало. Снявшись с крестов, оно поплыло низко над монастырем. Полторы сотни взглядов изумленно следили за ним. Облако перевалило через тын, и все, не разбирая, кто чернец, кто боярин, кто монастырский милостник, побежали к воротам. Некоторые полезли напрямик через ограду.

— Что это, Феодосий? — спросил князь, садясь на коня.

— Знамение, — коротко ответил игумен, не двинувшийся с места.

— Знамение чего? — нетерпеливо крикнул Святослав, поворачивая коня.

— Не знаю, князь.

Печерский монастырь был устроен у подножия длинного холма над Днепром. Вверх на гору поднимался негустой перелесок, часто перемежавшийся еланями и проплешинами. Далее к Берестовому начинался совсем другой лес — Кловский, княжье ловище, излюбленное место соколиных и ястребиных охот. Оба леса разделяла дорога в низине между холмами. И та и другая земля принадлежали киевскому князю.

В Кловский лес облако не пошло. Пронеся серебристое чрево над склоном, остановилось у вершины печерского холма. Туда и повалили — бояре на конях, чернецы и прочие на ногах.

Феодосий подоспел последним. Чудное облако оседлало большую поляну, кое-где поросшую кустами терновника и редкими деревцами.

— Отче! — в трепете обратились к игумену чернецы. — Что значит это путешествие?

Вперед выехал Святослав, простер руку над полем.

— Отныне эта земля будет печерской — вот что значит. — И повернулся к старцу: — Доволен ли ты, Феодосий?

Игумен молча поклонился князю.

Дивное облако помалу расточилось, не оставив следа. Святослав с боярами поскакал обратно к Киеву, монахи вернулись в обитель.

Через три дня в монастырские ворота постучались заморские пришельцы. Их было четверо — греки из самого Царьграда, одетые небедно, с деловитым выражением на смуглых лицах. С ними были слуги и толмач. На возу горкой прикатили поклажу.

Увидев Феодосия, греки не сочли нужным назваться. Озирая обитель, сразу приступили к делу.

— Где хотите ставить церковь? — перевел вопрос толмач. — Места маловато — или забор ломать, или эту сносить.

Он показал на деревянный храм. Монастырь грекам не пришелся по вкусу. Они брезгливо щурились на низкие жилые клети, с жалостливым презрением оценивали церковный сруб под пятью главами. Недовольно цокали языками.

— Место красиво, а обитель убога. Забор надо снести.

— Вы — мастера церковные? — догадался Феодосий.

Греки и на него посмотрели с жалостью.

— В твоих летах, старче, шутки шутить не подобает. Ты рядился с нами, дал столько золота, что и вельможе не скудно было бы жить на эти средства, а теперь спрашиваешь, кто мы! С тобой еще другой старец был, совсем беловолосый, где он?

Феодосий задумался, а доместик Стефан шепнул ему на ухо:

— Не об Антонии ли блаженном спрашивают?

— Да о ком бы ни спрашивали, — тихо произнес игумен, — не рядился я с ними ни о чем. В первый раз вижу этих почтенных греков.

— Видно, помереть успел, — не дождавшись ответа, решили гости, — значит, и тебе, старче, недолго осталось. Что ж медлишь? Показывай место, где будем церковь ставить.

— Что это вы нашему игумену смертью грозитесь? — хмуро шагнул к ним Стефан. — И Антоний жив, слава Богу.

Феодосий задвинул его рукой себе за спину и сказал:

— Нет еще места. Не выбрали.

— Матерь Божья! — раздраженно воскликнули греки. — Да зачем же мы так спешили сюда!

— А расскажите-ка, гости дорогие, как дело было, — по-простому попросил Феодосий.

— А ты, старче, не помнишь? — греки заподозрили неладное.

— Что-то на память стал слаб.

— Ну…

— Погодите, надо и старца Антония позвать.

— А он тоже памятью ослабел? — совсем растерялись греки.

— Так ему лет больше, чем мне, — объяснил Феодосий, подозвал Стефана и велел: — Собери братию у пещеры Антония.

Вскоре ко входу в пещеры пришла едва не вся сотня печерских монахов. Игумен под локоть вывел Антония — тот едва влачил уже ноги, — усадил его на древесных корнях, выступавших на склоне холма. Греки тотчас признали старца, объявили:

— Скоро помрет. Так сказала царица. А откуда ей про то известно, мы не знаем.

— Какая царица? — спросил Феодосий.

— Благочестивая Мария, супруга василевса ромеев императора Михаила Дуки, — надменно ответил один из греков, презирая русов за то, что не знают византийской царицы. — Однажды каждый из нас четверых получил приказание явиться поутру в великую Влахернскую церковь, где будет ждать нас царица. Мы исполнили это повеление и, придя, увидели ее на царском месте, в окружении дворцовой стражи. По обеим сторонам трона стояли вы оба. — Грек показал пальцем на Феодосия и Антония — будто изобличал. — Сказала нам царица, что хочет построить на Руси, в Киеве, церковь и для этого посылает нас, самых опытных и прославленных мастеров. Да, самых искусных и знаменитых, — повторил он с явным удовольствием. — Что такое Русь и как она дика в своем полуязыческом варварстве, мы все знали, но не посмели ослушаться. Лишь спросили, к кому мы должны прийти здесь. Царица указала на вас и повелела нам взять золота на три года вперед. Еще дала икону Богородицы, в чье имя освящать церковь, и части святых мощей, чтобы положить их в основание. Поклонившись, мы взяли все это, вернулись по домам и стали готовиться к отплытию. Через месяц отправились в путь и спустя десять дней бросили якоря у Киева. Что скажете нам на это, обеспамятевшие старцы? — говоривший сложил руки на груди и пронзил Феодосия укоряющим взором.

— Чада! — обратился к грекам Антоний на их языке. — Мы никогда прежде не бывали в Царьграде и не видели вас.