Толмач бесстрастно перевел его слова на русскую молвь. Греки возмущенно заговорили все разом.

— Из ваших рук мы золото взяли!

— И на корабль вас проводили.

— Свидетелей тому есть немало!

Антоний подозвал молодого чернеца, поднялся с его помощью.

— А какова должна быть величина церкви, об этом вы спрашивали царицу?

— Спрашивали. В ответ было сказано: мера находится у вас — некий пояс, отданный вам прежде.

Антоний подошел к грекам и показал на завернутую в белое полотно икону, которую прижимал к себе локтем один из них.

— Дайте-ка посмотреть.

Икону распеленали. Антоний, опершись на чернеца, опустился перед ней на колени.

— Не эта ли Царица говорила с вами? — спросил он строителей.

Греки, опешив, уставились на образ. Монахи тоже потянулись к иконе, тесно сгрудились.

— Как же мы так обознались? — бледнея, пролепетали греки и один за другим попадали на колени. Тот, что держал образ, силился заглянуть на него сверху.

Толмач перевел их восклицание еще более жалким голосом.

— Вот теперь поверю, что они самые искусные в греках мастера, — громко возгласил доместик Стефан.

— С этого дня буду просить Господа, чтобы указал нам место для церкви, — объявил Антоний, облобызав икону. Чернец поднял его с земли. — А вам, — сказал старец строителям, — велика награда будет, когда поставите церковь и сами же упокоитесь в ней.

У одного из мастеров бледность стала мертвецкой.

— А нам только про вашу смерть было сказано, старче.

— Все там будем, — перекрестился чернец Григорий, стоявший у него за спиной.

Антоний отправился в пещеру и три дня после этого не показывался. Греков игумен Феодосий хотел разместить на богадельном дворе, но они воспротивились. Сказали, что, пока место не определено, им тут делать нечего, и укатили со всей поклажей в Киев. Напоследок с сомнением спросили про Антония:

— Как он будет изыскивать место для Божьего храма, сидючи под землей?

— А ему оттуда виднее, чем нам отсюда, — ответил Феодосий.

На третий день к ночи от Антония пришла весть: поутру на заре всей братии нужно пойти на холм и посмотреть, где будет сухо, а где росисто. Ничего не уразумев из этого наказа, чернецы вышли из келий до рассвета и разбрелись по леску. Тут кое-кто опять вздремнул, улегшись в траве, прочие же исправно ждали зари и перекликались. Едва зарозовел восход, монахи стали искать росу. К удивлению их, трава всюду была сухой, будто в знойный полдень. Только с верхушки холма донеслись призывные крики. Та самая поляна с терновником, где отдыхало серебряное облако, оказалась сплошь усеяна крупными бусинами росы, сверкавшими как россыпь адамантов. Собирая изумительные капли ладонями, чернецы пили росу и умывались. Монастырская молодь плескала друг в дружку и по-щенячьи каталась во влажной траве.

Игумен Феодосий встал с краю поляны лицом к восходу. Сквозь проплешины в лесной поросли виднелась речная ширь. Днепр казался неподвижным, будто притаившимся. Ни искринки, ни рябинки, ни всплеска на глади — одна голая силища, не пересилить которую ни человеку, ни зверю, ни самой земле. Монастыря совсем не было видно, но уже недолго ему осталось укрываться под холмом. Скоро он взойдет сюда и с этой высоты будет взирать на столетия, плывущие по реке из начала в конец времен.

…Чудеса в решете не утаишь. О том, что сама Пречистая прислала в Феодосьев монастырь церковных строителей, а чернецы что ни день зрят новое диво, узнали в Киеве и даже в Чернигове. Князь Всеволод с ближними боярами спешно сел в лодью и закинул причальные канаты прямо против обители. Из стольного града пожаловал Святослав, прихватив с собой юрьевского епископа Михаила, случившегося под рукой, — этот год Русь жила без митрополита. Из Переяславля рекой привезли на ложе князя Мономаха — во время ловов его подрал вепрь, распорол бок и бедро.

Старец Антоний в этот раз сам вышел из пещеры. Его усадили в тележку и вкатили на верх холма. Тут же собрались все прочие. Чернецы и монастырские работники снарядились лопатами, заступами, топорами. Полста конных и пеших княжих мужей недоуменно рассматривали заросли терновника, не понимая, для чего их позвали. Епископ пожимал плечами. Князь Святослав улыбался и в нетерпении поглядывал на Феодосия.

С появлением Антония начали служить молебен. Слезли с коней, поснимали шапки, усердно клали на груди крест. Шептались:

— Князь Святослав так и горит. Того и гляди схватит топор и пойдет рубить деревья.

— Что ж чернецы заранее место не расчистили? Ленивы аль недогадливы? Епископ вон ризу подбирает, боится в траве запутаться.

Среди чернецов шепотки ходили другие:

— И чего понаехали? На что тут смотреть?

— Игумен с утра к Антонию посылал спрашивать: что, мол, делать с пожаловавшими светлыми князьями и боярами? Несолоно хлебавши назад развернуть? Чудес ведь хотят, а от Бога чудеса требовать — что солнце рукой гладить. Но Антоний не велел выпроваживать.

— Неспроста он хлеба пятый день не ест. Подвигом благодать вымаливает.

Молебен кончился. Все головы, будто по приказу, развернулись в две стороны: княжьи и боярские — к Феодосию, монашьи — к Антонию. Только епископ осматривал себя самого и снимал с золоченой парчи колючки.

Антоний воздел к небу руки:

— Господи, пусть разумеют все, что Ты сам выбрал это место.

Еще не все успели обернуться на голос старца, в который он вложил последние силы. Еще епископ не пришел в себя, изумленный этой дерзостью. И монахи не успели ни о чем подумать.

С ясного неба беззвучно пала молния. Вонзившись в середину поляны, разбухла в огненный шар и распалась на ярко-рыжие языки. Пламя заплясало на деревьях, кустах и траве. Кони дико заржали, шарахнулись к лесу. Кто-то онемел, кто-то зашелся воплем. Стояли, вросши в землю, бежали, толкаясь, падали, взмахивая руками. Глаза у всех стали большие, как на византийских иконах.

Огонь быстро слизнул всю поросль, выжег землю до черноты и выгрыз посреди поля большую яму в треть человеческого роста. После этого затих, умиротворенный. Языки пламени свернулись, исчезли, изошли прозрачным дымом.

Убежавшие вернулись, стоявшие сдвинулись с места. У Антония в руках оказался пояс из золотых пластин. Передав его троим чернецам, он велел измерить им яму.

Сойдя с черной земли в тлеющих лаптях, монахи отчитались:

— В длину ровно тридцать поясов, в ширину двадцать.

Боярин Симон Африканич, услышав их, подъехал на коне к Феодосию и бухнул ему под ноги кожаный мешок, туго набитый металлом.

— Пятьдесят гривен золота на церковь.

Рядом шлепнулись еще два таких же.

— Сто гривен золота! — весело крикнул князь Святослав и посмотрел вокруг: — Кто больше?