Нормандии, Йоркшире и Линкольншире. Как и Алиенора, она обладала сильной волей и не спешила склоняться перед мужским авторитетом. Графиня осмелилась возражать, когда Ричард решил выдать ее за своего вассала Вильгельма де Форса, и ей хватило ума подчиниться, когда король наложил арест на ее земли. Хавиза вышла за выбранного Ричардом супруга, но это не сломило ее свободолюбивый дух. Она сопровождала Алиенору в путешествии на Сицилию, потому что разделала с королевой интерес к причудливым далеким странам и не позволяла даже беременности мешать своим странствиям, опять же как это было с Алиенорой. За свою долгую жизнь у Алиеноры были только две наперсницы: сестра Петронилла и кузина Генриха Мод, графиня Честерская. Но узнав Хавизу лучше, королева опустила подъемный мост и позволила молодой подруге проникнуть если не в главную башню замка, так во внутренний его двор.

В тот дождливый ноябрьский вечер они потягивали вино в большом зале Алиеноры в Белом Тауэре. Большую часть утра королева провела в обществе Генри Фиц-Эйлвина, городского мэра, Ричарда Фиц-Нила, епископа Лондонского и лорда-канцлера казначейства, и теперь радовалась возможности отдохнуть от дел за приятной беседой с Хавизой, всегда умевшей насмешить ее.

Графиня только что допила кубок и знаком велела слуге подать другой.

– До меня дошел слух, что французский король созвал в Компьене совет, чтобы избавиться от своей бедной маленькой невестушки. Это так?

Алиенора кивнула:

– Он утверждает, что Ингеборга и первая его жена были родственницами в четвертом или пятом колене, а это дает основание для расторжения брака. При условии, что это правда.

– А это не так?

– Нет. Предъявленная Филиппом грамота была подделкой, причем грубой. Но он-то знал, к кому обращается: восемь из пятнадцати членов совета его родичи, а другие принадлежат к королевскому двору. Никто не удивился – за вычетом Ингеборги, возможно, – когда архиепископ Реймсский, по совместительству дядюшка Филиппа, послушно провозгласил брак ничтожным и расторгнутым. Когда Ингеборге перевели, ведь французского-то она не знает, девушка возопила по латыни: «Mala Francia! Roma!»[24]. Да только если она ожидает обрести в папе защитника своих интересов, ее ждет жестокое разочарование. Целестин выразит яростное возмущение этим случаем. Но слова недорого стоят, особенно его.

Хавиза тоже не была высокого мнения о понтифике.

– На месте Ингеборги я возблагодарила бы Бога, что тот избавил меня от повинности всю жизнь делить ложе с Филиппом. Что толкает ее так ожесточенно бороться за мужчину, который так унизил ее?

– Гордость, надо полагать, – задумчиво промолвила Алиенора. – После такого скандала ее брату нелегко будет подыскать ей жениха. И поскольку девочка клянется, что брак был консуммирован, она видит себя законной женой Филиппа перед Господом.

– Если бы я верила, что скандал способен избавить меня от мужа, то охотно разгуливала бы по улицам голой от рассвета до заката.

Глаза Алиеноры блеснули весельем.

– Брак – мужская игра, это уж точно. Они устанавливают правила, а нам приходится им следовать.

– Подчас эта игра бывает приятной, – признала Хавиза. – Мне нравилось быть замужем за первым моим супругом. По большей части.

– Я могла бы сказать то же самое про своего второго. Пока он не заделался моим тюремщиком, разумеется. – Алиенора отпила глоток вина, наблюдая за собеседницей поверх кубка. – Не так давно я получила письмо от Констанции. Она в бешенстве из-за того, что ее дочь стала частью платы за освобождение Ричарда. Глупая женщина ведет себя так, словно у нас есть выбор. Впрочем, не так просто отпустить от себя дочь, Хавиза. Нам остается лишь надеяться, что наши девочки обретут счастье с тем, кого мы для них предназначили. Не знаю как насчет Аликс, но думаю, что с Марией, Леонорой, Тильдой и Джоанной так и случилось. Хотя матери всегда стараются верить в лучшее…

– Я рада, что родила сына, а не дочь. Сыновей, по крайней мере, не отнимают как племенных кобыл.

– Но сыновья находят другие способы нарушить наш покой и разбить нам сердце.

Замечание было верное, и у Хавизы ком встал в горле. Проглотив его, она пошутила насчет везения младенцев – знай они, что их ожидает, никогда не согласились бы покидать материнскую утробу. Затем она широко открыла дверь, приглашая королеву к откровенности, сказав:

– Госпожа, а нет ли вестей от твоего сына?

– От какого именно? – Алиенора сделала еще глоток и заглянула внутрь кубка, словно надеялась узреть там не вино, а ответы. – Ты слыхала, что Джон состряпал новый заговор, на этот раз с целью похитить выкуп посредством подделки моей печати? Что о нем не говори, но в недостатке воображения ему не откажешь.

Хавиза не хотела говорить о Джоне, потому как что о нем не скажи, все равно ошибешься.

– Мне говорили, что многие отказывались вносить свою долю выкупа, особенно клирики, которым страсть как не хотелось расставаться с золотой и серебряной церковной утварью. Выкуп-то такой огромный…

– И я надеюсь, что Генрих будет гореть в аду за каждую из этих ста пятидесяти тысяч марок. – Голос у Алиеноры был негромким, но дрожал от сдавленной ярости. – Ни к кому не питала я такой ненависти, как к этому человеку. Но мы соберем эти его проклятые деньги – или достаточное их количество – к тому дню, когда в следующем месяце придет пора отправляться в Германию.

– Ты едешь в Германию, государыня?

Хавиза тут же пожалела, что задала вопрос. В конечном счете, перед ней была женщина, пересекшая Альпы в разгар зимы. Но с тех пор она стала на три года старше и приближается к библейскому возрасту в три раза по двадцать и десять лет, а Северное море в декабре способно испугать и мужчину вдвое моложе ее.

Брови Алиеноры удивленно вскинулись:

– Разумеется еду, Хавиза! В прошлом месяце от Ричарда пришло письмо, где сказано, что Генрих назначил дату его освобождения. Это понедельник спустя три недели после праздника Рождества Спасителя. То есть семнадцатое января.

Она улыбнулась подруге материнской улыбкой, столь же обворожительно, как некогда в молодости.

– Если Бог