года поставил крест на своем браке. Жена не отрицала его супружеских прав и даже наедине держалась подчеркнуто вежливо. До этих пор граф и не подозревал, каким страшным оружием может быть безразличие. Констанция даже не утруждалась ссорами с ним, и вот этого он ей простить не мог. Столкнувшись с ее апатией и открытой враждебностью бретонских баронов, Рэндольф чувствовал себя ненужным и обиженным, и его визиты в герцогство становились все более редкими. Связанный этим неудачным союзом с женщиной, которая едва ли родит наследника его графству Честерскому, Бландевиль со стыдом вспоминал, как окрылен был некогда этой партией. Вот ведь идиот! Однако он не даст этой стерве или ее дерзким баронам повода упрекнуть его в невоспитанности. Дав распоряжение открыть ворота, граф спешно послал людей в кладовые и на кухню, чтобы подали вино и вафли.

Гостей препроводили в большой зал. Констанцию Рэндольф почтил галантным поклоном и небрежно чмокнул в щеку. Ее спутников он знал, то были Андре де Витре со своими братьями Робером и Аленом и Гетенок, епископ Ванна. Обращенные к ним приветствия были холодными, но вежливыми. Граф позволил себе добавить толику иронии:

– Воистину, какой приятный сюрприз! – сухо заметил он.

Разговор не клеился, потому как Констанция так же не блистала в светских беседах, как и Рэндольф. Как только этикет был соблюден, она перешла сразу к делу:

– Могу ли я переговорить с тобой с глазу на глаз, господин супруг?

Рэндольф кивнул.

– Мы можем прогуляться по саду, – сказал он так, стараясь дать понять, что не горит желанием оставаться с ней наедине.

Констанция не была писаной красавицей: с немодного темного цвета волосами и глазами, узкая в кости и такая худая, что создавалось обманчивое впечатление хрупкости. Но от нее исходило нечто, что привлекало внимание мужчин, особенно таких, которые видели в ее независимости вызов. Рэндольф был не из их числа, и страшно страдал от того, что супруга до сих пор пробуждает в нем желание.

– Пусть будет сад, – ответила герцогиня и подала мужу руку.

Роста граф был ниже среднего, но все равно выше ее. Пересекая зал, он размышлял, правдивы ли слухи, будто Констанция и Жоффруа выказывали столько пыла, что их брачное ложе охватывал пожар. Как может одна и та же женщина быть похотливой с одним мужем и столь холодной с другим?

Выйдя в сад, Рэндольф указал на одну из скамеек, но Констанция покачала головой. Имелась в ней прямолинейность, которую он всегда считал неподобающей женщинам, вот и теперь она заявила без обиняков:

– До меня дошел тревожный слух, Рэндольф, будто одним из условий освобождения Ричарда является брак моей дочери с сыном герцога Австрийского. Я написала Алиеноре, но та не очень-то спешит отвечать.

Констанция не любила родню Жоффруа, да и сама не была любимицей этой семьи, так что, как подумал Рэндольф, предположение может быть правдой. Герцогиня начала беспокойно расхаживать, и он понял вдруг, каких трудов стоило ей просить его об одолжении.

– Ты ведь кузен Ричарда, – сказала она. – Быть может, тебе проще будет добиться ответа.

Де Бландевиль помялся немного, затем решил позаимствовать у жены немного ее прямоты.

– Добиваться нет необходимости. Это правда.

Констанция охнула и побледнела так, что граф против воли испытал укол жалости – впервые он видел ее по-настоящему расстроенной.

– Ты уверен в этом, Рэндольф? – Когда он кивнул, она как подкошенная опустилась на ближайшую скамейку. Но потом вскинула подбородок и сердито посмотрела на него. – Почему ты не сообщил мне?

Он зыркнул в ответ:

– Констанция, я тебя много месяцев не видел. Не изображай обиженную жену, тебе эта роль не к лицу.

– Это не имеет отношения к нашему браку, Рэндольф. Речь идет о моей дочери!

– Я думал, что тебе сообщили. – Хоть она и злилась, он подошел ближе, потому что женщина была бледна как мел. – Нет так уж все и плохо. На самом деле, это не такая уж скверная партия для Эноры. Она выйдет замуж в одну из могущественнейших семей Священной Римской империи. Тебе бы радоваться…

– Радоваться? Мою дочь ушлют в далекую страну и отдадут за чужака, а меня даже не спрашивают об этом!

– Ричарда тоже не спросили, – возразил граф. – И тебе это прекрасно известно. Если уж хочешь кого-то обвинить, вини германского императора и австрийского герцога. Но я продолжаю утверждать, что это выгодный союз. Бога ради, женщина! В один прекрасный день твоя дочь станет герцогиней Австрийской! Неужели ты всерьез думаешь, что способна обеспечить ей лучшее будущее?

– Но ей всего девять лет от роду!

– Таков закон нашего мира, Констанция. Девочки из знатных семей зачастую растут при дворе своих будущих мужей. Как, например, ты сама. Все сестры Ричарда были совсем юными, когда был решен вопрос об их браке…

– Мне нет до них дела! Я переживаю за свою дочь!

В этом крике было столько боли, что де Бландевиль растерялся.

– Со временем ты смиришься, – промолвил он после тягостной паузы. – У тебя нет выбора.

Констанция закусила губу и потупила взгляд, чтобы он не заметил блеск слез. Она так устала вести эту войну без Жоффруа, устала сражаться с неизбежным. Но потихоньку угольки начали разгораться, давать привычный жар, всегда приходивший ей на помощь. Гнев неизменно служил ей щитом, источником силы, а иногда – единственным убежищем. Она не может помешать им забрать у нее дочь. Но ненависть поможет пережить утрату Эноры, вдохновит драться за сына и за герцогство.

– Мне стоило дважды подумать, прежде чем обращаться к тебе за поддержкой, – презрительно бросила она, вставая.

Прежде чем граф успел ответить, Констанция повернулась на каблуках и зашагала прочь, предоставляя ему обижаться и проклинать Генриха, устроившего для него этот адский брак.

* * *

Алиеноре нравилось общество графини Омальской, потому как у них было много общего. Подобно Алиеноре, Хавиза была богатой наследницей, графиней Омальской по родовому праву, обладательницей богатых владений в