застал ее при компрометирующих обстоятельствах с другим мужчиной, или если ее приданое оказалось меньше обещанного. Лоншан и Ансельм неодобрительно качали головами, но остальные горячо поддержали законы, позволяющие избавиться от постылой жены, ведь каноническое право предусматривало развод только в случае препятствия, существовавшего с самого начала: кровное родство, свойство по браку, вынужденное согласие или неспособность консуммировать брак в случае импотенции.

Впрочем, дальнейший рассказ Моргана поверг их в шок, потому как валлийская жена, как выяснилось, тоже способна избавиться от постылого супруга в следующих случаях: если он подхватил проказу, имеет зловонное дыхание, если изменял ей трижды или оказался недееспособен в постели. Это шло против традиционного порядка вещей, укрепив слушателей в подозрении, что Уэльс суть дикая, загадочная страна с вопиюще странными обычаями. Моргана они при этом весьма уважали. Зато когда Морган рассказал им про валлийское испытание на бесплодие, когда мужа заставляли пролить себя на выскобленную добела овечью шкуру, все согнулись от хохота, представляя, как Филипп проходит через такую унизительную процедуру, доказывая свою мужскую состоятельность.

Ричард не смеялся так уже очень долго. Воистину это день неожиданностей, подумалось ему. Самой важной из новостей, разумеется, была весть об избрании Адольфа фон Альтена новым архиепископом Кельнским. Но немало удовольствия доставили и злоключения Филиппа.

– Французский король сделался посмешищем для всего христианского мира, – объявил он. – И что самое замечательное, исключительно собственными стараниями.

* * *

Тем вечером Ричард сидел в опочивальне в обществе людей, образовавших ближний его круг. То были Лоншан, Фульк, Морган, Гийен, Балдуин, Варин и братья де Пре. Король сочинял песню, названную им «Плач из темницы». Остальные вели беседу, а Арн дулся на Ганса, немецкого паренька, которого Генрих отрядил прислуживать пленнику, а Арн не терпел, чтобы государю прислуживал кто-то, кроме него.

– Как вам это? – Ричард ударил струну на арфе, его соратники повернулись к нему. – «Бессильны слова и изменчив язык, когда пленник стонет о доле своей. Но себе в утешение может он песню сложить. Много друзей у меня, только…»

Закончить он не успел, потому как дверь распахнулась настежь и в комнату влетел Ансельм.

– Монсеньор, я только что разговаривал с мастером Може, – выпалил он, имея в виду одного из недавних гостей Ричарда, архидьякона из Эвре. – В конце недели он уезжает обратно в Нормандию и уверяет, что с удовольствием заедет в Пуату и передаст письма твоей супруге и сестре. Ко времени его приезда туда женщины должны будут уже добраться до Пуатье.

Он радостно улыбнулся, но улыбка его померкла, когда Ричард покачал головой.

– Я уже написал им и передал письма с гонцом, отправленным ими из Рима.

– Знаю, сир. Но твоя госпожа наверняка будет счастлива получить новую весточку…

– Я сказал, что нет, Ансельм!

Ричард не собирался повышать голос, но исполненная благих намерений навязчивость капеллана вывела его из себя. Над теми первыми письмами он корпел много часов, не в силах подобрать верные слова, и не желал проходить через эту пытку снова. Ну о чем еще написать Беренгуэле? Рассказать про погоду в Вормсе? Про сны, в которых он видит себя погребенным заживо во французской темнице, что чернее любой преисподней? Про то, как согласился на очередную уступку этому сукину сыну Генриху и предал монахов из Гластонбери?

Ансельм оторопело смотрел на него, и его замешательство только сильнее разозлило Ричарда. Уж если Ансельм не понимает, то как, скажите Бога ради, поймет Беренгуэла? Король встал, потеряв интерес к музыке и подмечая воцарившуюся тишину и направленные на него взгляды. Избавление пришло с неожиданной стороны, а именно от попугая.

– Черт побери! – произнесла птица с неожиданной отчетливостью.

Мужчины в удивлении рассмеялись, и неприятный момент был пройден, хотя и не забыт.

* * *

Гуго де Нонан, епископ Ковентрийский, был живым подтверждением того, как обманчива бывает внешность. Был он дородным, краснощеким, с напоминающей тонзуру монаха плешью на макушке, а его голубые глаза окружала сеточка морщинок, какие образуются при улыбке. На первый взгляд прелат казался благодушным добряком, смахивая на святочного деда. Но располагающая наружность и улыбчивость были всего лишь маской, под которой скрывался человек циничный, пронырливый, амбициозный, вероломный и в высшей степени безжалостный к тем, кто стоит у него на дороге.

Впрочем, сейчас он был выведен из равновесия, и его добродетельная личина покоробилась по краям.

– Лицезреть тебя, монсеньор, услада для этих старческих глаз, – пробормотал он, но льстивое приветствие прошло мимо цели, и епископ, похоже, понял это, потому что отвел взгляд от Ричарда.

– Ты не спешил откликнуться на мой призыв, милорд епископ, – сказал король, и каждое его слово было холодным как лед. – Я уж было подумал, что ты вслед за моим братцем сбежал к французскому двору.

– Ни в коем случае, сир! Если ты усомнился в моей преданности, это плод наговоров. – Епископ бросил ядовитый взгляд на канцлера, говоривший, что не составляет труда догадаться, с кого надо спрашивать за навет. Лоншан смотрел в ответ, напряженный и готовый ринуться в схватку.

– Канцлер заслужил мое доверие. А ты нет.

– Монсеньор, это несправедливо. Твой господин брат унаследует престол, если тебя постигнет беда, и я воздаю должное его рангу, но не более того. Моя преданность к тебе не поколебалась ни на миг, ни на единый удар сердца.

Ричард даже не пытался скрывать скептицизм, потому что хотел проучить Нонана – пусть до мозга костей проникнется страхом лишиться королевской милости.

– Если так, ты, должно быть, захватил с собой щедрый вклад в выкуп за меня?

Розовые щеки Гуго сделались пунцовыми.

– Сир… У меня действительно было такое намерение. Я выехал из Лондона, имея при себе крупную сумму. Но на дороге на нас напали разбойники и отобрали все до последнего фартинга. – Тут епископ повернулся и устремил обвиняющий перст на Лоншана. – И все это происки этого человека!

Лоншан сначала пришел в замешательство, затем в ярость. Но прежде чем он успел разразиться возмущенными отрицаниями, Ричард предостерегающе вскинул руку.

– Напрасно