ты так думаешь, милорд епископ. Канцлер находился при мне с тех самых пор, как в начале июля устроил перемирие с королем французским. Смею тебя уверить, что он не рыскал по английским дорогам в обличье разбойника.

– Я не утверждаю, что он сам был главарем шайки, монсеньор. Но уверен, что он подослал мужа своей сестры, кастеляна Дуврского замка!

Ричард с первого взгляд на канцлера понял, что Лоншан ничего об этом не знает.

– И у тебя, разумеется, есть тому доказательства? – обратился король к епископу.

– Я настолько уверен в этом, милорд, что предал этого негодяя анафеме.

– Для тебя, милорд епископ, это может и доказательство. Но не для меня. Тебе повезло, что по натуре я человек не подозрительный, иначе мог бы усомниться в правдивости твоей такой удобной истории про разбойников.

Ричард пристально смотрел на епископа, и тот явно смутился, на лбу у него выступил пот, а дыхание участилось.

– Господь благословил меня хорошей памятью, и можешь не сомневаться: я запомню тех, кто доказал свою верность в эти трудные времена, а кто нет.

– Но я-то был верен, сир! Клянусь!

При других обстоятельствах Лоншан получил бы огромное удовольствие от унижения врага, но сейчас был слишком отягощен собственными проблемами, чтобы наслаждаться отчаянными попытками Нонана выкрутиться. Как только прелат ушел, канцлер с тревогой посмотрел на Ричарда:

– Сир, я не имею к упомянутому ограблению никакого отношения.

– Я это знаю, Гийом. – Вопреки заверению, лицо короля оставалось непроницаемым. – Как считаешь, твой свояк способен на столь дерзкое предприятие?

Лоншан замялся, но лгать королю не стал.

– Не исключаю, – выдавил он.

– Понятно… В таком случае, мне кажется хорошей идеей, если твой родич сделает щедрый вклад в выкуп за меня.

На этот раз Лоншан уловил во взгляде короля искорку веселья и широко улыбнулся:

– Я и сам думал о том же!

– Не переживай за свое положение при мне, Гийом, даже если ты не в силах управиться со своими порывистыми родичами. Я никогда не забуду сделанного тобой в Трифельсе. У меня есть свои недостатки, – тут Ричард усмехнулся, – но неблагодарность в их число не входит.

Улыбка исчезла почти так же быстро как появилась, король продолжил уже со всей серьезностью:

– Я сказал этому подлецу Нонану правду: я всегда плачу свои долги.

«Особенно долги кровные», – согласился про себя Лоншан. Ему подумалось, что Генрих вполне может избежать прижизненного возмездия за зло, причиненное английскому королю. А вот французскому монарху и вероломному брату государя едва ли так повезет.

* * *

Герцогиня Бретонская много часов ехала молча, потому как страшилась предстоящей встречи с мужем. Мужем… Даже после пяти лет в браке Констанция находила странным такое обращение к Рэндольфу. Она не хотела идти за него замуж, все еще горевала по Жоффруа. Но выбора не было: свекор настоял. Генрих решил выдать ее за человека, которому может доверять. По иронии судьбы, такого нельзя было сказать о собственном его сыне, поскольку перед самой своей смертью Жоффруа сговаривался с французским королем. Генрих ожидал, что Жоффруа станет послушной марионеткой в его руках и будет управлять Бретанью согласно его воле. Но молодой герцог имел свои соображения на этот счет и ставил интересы Бретани выше интересов Анжуйской империи своего отца, и тем самым сумел завоевать расположение враждебно настроенных поначалу бретонских баронов, да и самой Констанции.

Семь лет прошло со дня гибели Жоффруа на том проклятом турнире, и бывали времена, особенно ночью, когда рана еще кровоточила. Если бы ему не взбрело поучаствовать в общей схватке! Насколько иначе сложилась бы ее жизнь и жизнь их детей. Но гадать «что было бы, если» – забава для глупцов. В душе своей она до сих пор оставалась вдовой Жоффруа. Но в реальном мире являлась женой Рэндольфа де Бландевиля.

То не был неравный брак: Рэндольф, граф Честерский, владелец обширных имений по обе стороны Пролива, кузен короля, являлся достойной партией для герцогини Бретонской. Да и дубиной или деревенщиной его не назовешь. Однако их союз оказался обречен с самого начала, подумала Констанция, вспомнив взволнованного восемнадцатилетнего юнца, выданного за женщину на девять лет его старше, женщину с более высоким положением. Женщину, не желающую его. Рэндольф унизился, выплеснув семя слишком рано, и все шансы установить взаимоприемлемые отношения рухнули в ту самую неудачную брачную ночь. С течением времени они все реже делили ложе. Ей повезло больше, чем многим «женам поневоле». Она правила герцогством и имела вассалов, которые охотно давали почувствовать ее чужаку-супругу, что ему тут не рады. Да и ребенок от него ей нужен не был – от Жоффруа она родила сына и дочь, обеспечив наследование бретонского престола. Артуру было шесть лет, Эноре – девять.

И все же Жоффруа избаловал ее, показав какое наслаждение можно обрести в мужских объятьях, и теперь ей было холодно и одиноко в постели. Подчас Констанция подумывала завести любовника, но так и не сделала этого, убедив себя, что даже самая скрытая связь таит в себе огромный риск. И хотя этот довод был справедлив, ошибкой было отрицать, что единственный желанный для нее мужчина покоился в мраморной усыпальнице в парижском соборе Нотр-Дам.

– Госпожа!

Когда Андре де Витре поравнял своего коня с ее кобылой, Констанция заставила себя улыбнуться, потому что этот бретонский лорд стал после смерти Жоффруа главной ее опорой.

– Ты в самом деле хочешь этого? – спросил Андре негромко.

– Я не знаю другого способа получить ответ, который нам нужен, – ответила герцогиня.

И поскольку де Витри этого способа тоже не знал, он мрачно кивнул, и они поехали дальше, не обмолвившись ни словом до тех пор, пока в виду не показались стены замка Сен-Жам-де-Беврон.

* * *

Узнав, что его хочет видеть жена, Рэндольф де Бландевиль удивился – ему не удавалось припомнить, когда она в последний раз наносила ему визит в одном из его замков. И не обрадовался, поскольку с первого же