Я закрыл дверцу и вернулся в гостиную. На сей раз я приготовил себе действительно крепкий напиток, в котором за духом мартини джин почти не улавливался, и сразу же опрокинул его в глотку. Смешав еще одну порцию такого же коктейля, я уселся с ним в кресло. Я сделал всего один глоток, когда услышал поворот ключа в английском замке. Сколько у нее ключей, спросил я себя, когда впорхнула Лотта.

– Вот это мило. – Она остановилась с недовольным видом. – Гость выпивает до прихода хозяйки.

– Теперь ты не хозяйка. Ты – принимающая ВИП-персон.

– Не остри так, а то я еще больше рассержусь. Тогда мне будет труднее тебя простить.

– Простить за что?

– Сейчас услышишь.

Она бросила на диван сумку с длинным ремешком и кепи своей компании и села сама, как обычно продемонстрировав прекрасные линии ног. Но сегодня это меня не волновало.

– Налей мне быстренько, а потом я приму ванну и переоденусь.

Я налил ей из стеклянного миксера довольно разбавленные растаявшим льдом остатки.

– Да. – Она сделала глоток и скривилась. – Я должна узнать про твою женщину Дэвиган. Хотя не могу в это поверить, но ты спал с ней.

– Почему ты не можешь в это поверить?

Ее ответ меня не интересовал – просто хотелось подразнить ее.

– Потому что, хотя ясно, что она серьезно влюблена в тебя, она такая непривлекательная. Такая маленькая дурнушка.

– Она ни в кого не влюблена. И она не дурнушка.

– Ошибаешься. Она запала на тебя. Что касается ее вида, она довольно поношенная. Разве ты не заметил морщины у нее под глазами?

– У этой бедной женщины была тяжелая жизнь. – Вопреки всякой логике, непонятно почему, я начал сердиться, что унижают Дэвиган. – Особенно в последнее время. Тем не менее тебе, может, интересно узнать, что в твои годы она была постройнее тебя.

– Спасибо за комплимент, мой шотландский джентльмен. – Ее лицо и шея густо покраснели. Самое худшее с этими настоящими блондинками – это то, что, когда у них кровь приливает к лицу, они выглядят грубо, как дочь мясника, покрасившая волосы пергидролем. – Но давай не отвлекаться. Ты что, меня опустил до этой женщины?

– Ревнуешь? – Я испытал болезненное удовлетворение, оттого что уязвил ее.

– Это тебе так хочется меня понимать. – Она сжала губы и в упор посмотрела на меня. – Я не настолько примитивна, чтобы ревновать. Ты мне дорог, и потому мне больно и неприятно, если ты занимаешься любовью где-то там, помимо моей постели, которая в полном твоем распоряжении.

– Значит, ты ценишь меня там… в этом святилище?

– А разве нет? – Теперь она теряла самоконтроль, иначе не говорила бы так открыто. – Это то, в чем ты очень хорош, лучший из всех, кого я когда-либо знала. И когда ты не такой, как сейчас, ты действительно очень мил и забавен и смешишь меня всякими глупостями. Но сейчас я хочу знать правду. Почему ты спал с миссис Дэвиган?

Я посмотрел ей в глаза:

– А почему ты спала с C. de V.?

Она побелела. Теперь это была уже не блондинка. Альбинос. Последовала долгая пауза. Она облизала губы.

– Кто сказал о нем – Шварц?

Я покачал головой.

С горечью в голосе она сделала еще один заход:

– Кто-то из моих добрых друзей в аэропорту? – Поскольку я не ответил, она продолжала: – Он просто друг. Очень знатный, немолодой, да, довольно пожилой итальянский господин.

– Не такой уж и пожилой, если меняет рубашки в твоей спальне.

– Ах вот что! Ты – подлый, низкий шпион!

– Да, я низкий. И сегодня я не притворяюсь кем-то еще.

Она попыталась успокоиться:

– Ладно, давай забудем, Лоуренс. Ты не прав. Я не права. Так что два минуса дают плюс.

– Только в Швеции, – сказал я и встал. – Я ухожу и больше не вернусь.

– Подожди… Я приготовлю маленький ужин… мы побудем вместе, как всегда. – Она протянула руку. Попыталась улыбнуться, принося себя в жертву. – Что с тобой случилось? Ты всегда говорил мне, что у тебя всего по два для меня.

– Ну а теперь у меня нет ничего и по одному.

Я знал, что перерезаю себе горло, что пожалею об этом, но так должно было быть.

Она гневно молчала и, как мне кажется, испытывала стыд. Когда я выходил, она сказала:

– Не смей возвращаться.

Я пренебрег лифтом и, пошатываясь, стал спускаться по лестнице. Вышел как раз вовремя к такси, которое высаживало пассажира, – хотелось, чтобы он был C. de V., но увы. Я повалился на заднее сиденье и сказал: Цюрихский вокзал. Я был зол на себя не меньше, чем она на меня, полностью осознавая, что сегодня я испортил все, что только мог, и, отбиваясь от собственных тумаков, все же пытался как-то справиться с ситуацией и избавиться от хаоса в голове; но больше всего я отчаянно нуждался еще в одном глотке спиртного.

На вокзале я расплатился с таксистом и пошел прямо к доске Auskunft[244]. У меня была смутная надежда, что поезд на Кур отправляется где-то около семи вечера. Я поспешно проверил красные цифры, обозначающие скорые поезда, и обнаружил, что нужный мне вечерний экспресс ходит только по субботам. Однако в черной колонке Abfahrt[245] медленных, простых поездов значилось отправление в 19:15. На часах было 19:13. Но я определенно нуждался в том, чтобы подкрепить свой дух, и знал, что для этого требуется. У меня оставалось меньше двух минут, чтобы заскочить в буфет, купить бутылку водки и миновать ворота на перрон номер девять, прежде чем они закроются.

Поезд, ни в коей мере не «де-люкс», был пассажирским, с остановками на всех станциях, самым дешевым и самым медленным средством передвижения в Швейцарии и, конечно же, без услуг и предложений Speisewagen[246]. Он был практически пуст. Кому взбредет в голову ехать в Кур в это время года и в столь поздний час? Когда мы ползли по окраине Цюриха, пошел снег – большие дрейфующие хлопья, желто подсвеченные огнями грязных пустынных улиц. Дрожа от холода в пустом отсеке, я опустил шторку на окне и, без всякой надежды, абсолютно вопреки инструкции, повернул ручку нагревателя на несколько делений вправо. Щелчка не последовало. Мне предстояло долгое, грустное, промозглое путешествие, но благодаря похвальной дальновидности у меня было средство, чтобы заглушить испытанное сегодня больное, смурное чувство раздрая, нескладухи и отвращения к самому себе. Сидя на жесткой деревянной скамье, я забился в угол, поднял воротник пальто и изучил бутылку. Этикетка была на немецком языке.