Федор Матвеевич оказался не только общительным собеседником, но и просто оригинальным человеком. В свои более семи десятков лет он был очень подвижным, энергичным, я бы даже сказал, необычайно юрким, если это слово подходит к определению его подвижности. Наверное, эта его особенность характеризовалась и тем, что ежедневную утреннюю гимнастику, как он рассказывал, в любую погоду проводит в виде 20-минутной маршировки вокруг своего дома строевым шагом. Как утверждал Федор Матвеевич, если идти этим шагом «по-парадному», да еще с полной отмашкой рук, то «все конечности и внутренности так заряжаются, как ни при каких других упражнениях». Жители их многоэтажного дома по улице Фрунзе в Черкассах, говорил он, вначале с удивлением покачивали головами, говоря о чудачествах «контуженого героя-фронтовика». Но через недельку-другую его последователей, марширующих вместе с ним, стало даже больше взвода.

Мы еще много лет не теряли связи друг с другом. Но время неумолимо, и Федор Матвеевич Зинченко, Герой Советского Союза, штурмовавший своим полком немецкий Рейхстаг, Первый его Советский Военный Комендант, умер в октябре 1991 года, почти год не дожив до своего 90-летия. Но, слава богу, не успел узнать о том, что всего через полтора месяца, 8 декабря того же года, втайне от советских людей и вопреки их желаниям, «на троих сообразившие», подписали Беловежское соглашение. Три герострата из трех братских славянских республик положили конец Советскому Союзу. Той страны, Героем которой был Федор Матвеевич, не стало.

После событий на Украине 2013–2014 гг. есть опасение, сохранилась ли на доме, где жил после войны легендарный герой, мемориальная доска, как и многие другие символы Победы и героизма советских людей.

А тогда, в мае сорок пятого, всего через два дня после водружения на купол Рейхстага Знамени Победы бойцами полка Зинченко, мы вошли в его закопченные и частично разрушенные стены. Колонны и другие архитектурные детали были уже расписаны и краткими, и пространными автографами советских воинов. Эти надписи и росписи и мелом, и обломками кирпичей, и обгоревшими головешками были даже на высоте, доступной лишь гигантского роста человеку. Подтащили мы с Загуменниковым Петей (он накануне вернулся в батальон со своего «комендантского» места в немецком городке) к стене какие-то ящики обгорелые, забрался я на них, а он и Рита поддерживали меня с двух сторон, чтобы не свалился. И какой-то обугленной палкой вывел: «Александр и Маргарита Пыльцыны. Дальний Восток — Ленинград — Берлин». И росчерк за двоих. (Замечу, что жена была еще на своей фамилии, но здесь поставил одну мою, что оттеняло наши серьезные отношения и планы.) На последующих фото стен Рейхстага этой подписи не находил, время ее стерло.

Помню, кажется, тогда же под впечатлением посещения Рейхстага, пришло само собой четверостишие, так отражавшее настроение нас, штрафбатовцев, да и послужившее как бы продолжением моих стихов о победном мае:

Мы тогда набивали карманы обломками штукатурки, осколками камней и кирпичей на память, как сувенирами и для себя, и для тех, кому не довелось поехать с нами к Рейхстагу, и для потомков. Жаль, не сохранил я ни их, ни той ложки, изуродованной пулей, ни даже пули, попавшей мне в пах и, хитро обойдя кости таза, долго блуждавшей по моему телу. Вынули ее хирурги из моей ягодицы в июле 1945 года, год спустя после ранения под Брестом.

Почему-то не было тогда у меня особого стремления хранить эту вещественную память о войне. Помнилась она по ранам и не только телесным, но и сердечным, душевным. И, казалось, этой памяти вполне достанет на всю оставшуюся жизнь. И верно, хватило, если я пишу эту книгу, переступив девятый десяток лет, опираясь на сохранившуюся память о тех огненных днях, ночах и годах. Конечно, не без оказанной мне бесценной документальной помощи Центрального архива Минобороны.

Со дня на день мы ждали тогда капитуляции Германии, а я в который раз вспоминал свои же слова «и весной, в начале мая»… Убеждал себя, что начало мая — это же не самые первые дни, и если мы уже не движем время сами, остается ждать, терпеть, надеяться. Наш связист Валерий Семыкин вывел от дежурившей круглосуточно радиостанции наушники к Батурину, его замам, к нам с Ритой и еще кое к кому. Включить их радисты должны, как только появится сообщение о Победе.

И этот миг наступил в ночь на 9 мая! Вскоре после 12 ночи вдруг влетает к нам связист и кричит: «Победа, капитуляция, ура!»

Будто вначале на миг все внутри нас, как и вокруг, замерло, а потом эмоции, накопленные за весь период непрерывных боев, лавиной выплеснулись наружу. Летели вверх фуражки и наши кубанки, под те же крики «Победа, капитуляция, ура!». Люди бросались друг к другу, тискали друзей в объятиях, целовались, многие плакали, не стесняясь слез радости. На улице уже гремел стихийный Салют Победы. Как потом, через много лет, напишут: «Это праздник… это радость со слезами на глазах». Стреляли все, кто из пистолетов, кто из автоматов и пулеметов. Да не только на улицах германских городов, а везде, действительно над всей землей, где Победа обрела реальность.

Небо от края до края чертили трассирующие пули. Нечего теперь было их экономить. Казалось, даже громкие выстрелы из ПТР были слышны. В небо взвились сотни самых разных по калибру одиночных и целых серий цветных и даже дымовых ракет, которые в освещенном этим фейерверком небе были оригинальны и хорошо видны. Я тогда еще подумал: а куда же эти пули падают? Ведь в какое бы бездонное небо их ни выпускал, падать-то им все равно на землю, хоть и немецкую, но плотно заселенную людьми, в том числе и повсюду высыпавшими под открытое небо. И как же они, падая с огромной скоростью, почти с такой, с которой вылетели из стволов, минуют и тех, кто их запускает вверх, и вообще любых, в том числе и мирных немцев?

Конечно, не хотелось бы, чтобы от этого фейерверка в эту ПЕРВУЮ БЕССОННУЮ НОЧЬ МИРА кто-нибудь погиб на закончившейся уже наконец войне и даже на земле, которая еще вчера была «проклятой Германией». Наверное, все наши боевые друзья встретили этот день, вздохнув полной грудью пропитанный гарью воздух свободы. Мы и такие же счастливчики были теми дошедшими до главной цели живыми и невредимыми, теми, кто «освистанные смертным ветром, километр за километром к своей заветной цели шли».

Через много-много лет, перед 65-й годовщиной Победы, в газете «Пограничник», выходящей в Санкт-Петербурге, я прочел уж очень подходящие и к тем уже далеким годам, и к нынешнему времени стихи Феликса Лаубе «В наших сердцах Победа»:

А тогда, в том давнем и очень памятном сорок пятом, ближе к рассвету ПЕРВОГО ДНЯ МИРА, растратив почти все запасы патронов и ракет, мы стали постепенно собираться к штабу. Комбат Батурин и замполит поздравили всех с окончанием войны, и комбат объявил, что в 12 часов дня по московскому времени на местном стадионе будет торжественный обед в честь Победы для всего батальона. Приказано было даже устроить стол и для «временных солдат», вчерашних и, конечно, завтрашних офицеров. Все как-то внезапно помолодели, а наш доктор Степан Петрович Бузун по случаю Победы даже сбрил свою старомодную бородку и, ко всеобщему удивлению, оказался совсем еще не старым, но многими практически неузнаваемым капитаном.