– Но Антиох издал указ: никто из борцов не может нагим предстать перед ним, если он обрезан. Это оскорбительно для духа игр.

В душном помещении наступило молчание, и оба атлета не могли не посмотреть на неопровержимое доказательство договора Менелая с YHWH. В первые дни в гимнасиуме Менелай стеснялся этой своей особенности, да и другие ребята поддразнивали его, потому что он был единственным евреем, кто ходил сюда. Но когда Менелай стал одерживать победы, то к нему вернулось самоуважение, а остальные атлеты теперь относились к нему с безличным интересом, как к человеку с отрезанным кончиком мизинца на ноге. Для них Менелай олицетворял три понятия: грек, чемпион, обрезанный еврей – и первые два решительно перевешивали последнее. Но Антиохии, столице империи Селевкидов, не доводилось видеть еврейских атлетов, и там наличие обрезания могло стать скандальным оскорблением храма человеческого тела. Менелай понимал это куда яснее, чем Тарфон, и именно он предложил решение:

– Разве в Птолемаиде нет врача, который мог бы скрыть эту примету?

– Есть. Но это ужасно больно.

– Разве я не смогу вынести эту боль?

– В таком случае все будет сделано.

Менелай внимательно взвесил все возможности, которые дают слова правителя, но так и не смог решить, что же выбрать. Тарфон, понимая растерянность юноши – ибо кто может отрицать влияние унаследованной им религии? – не давил на него, заставляя принять решение. Вместо этого он нашел для Менелая скребок, и два атлета, сидя на скамьях, размяли мышцы, после чего пошли в баню, где рабы окатили их прохладной водой, после чего размассировали их душистыми маслами и окунули в очень горячую воду, из которой они вышли расслабленными и отдохнувшими. Это были самые лучшие минуты дня, когда тяжелые упражнения претворились в чистоту тела и отрешенность от несущественных забот. Их можно было бы назвать «греческим моментом», ибо они ярко воплощали идеал греков; и в той удивительной ясности мышления, которая пришла к Менелаю перед тем, как он, лежа на скамье, погрузился в сон, он отчетливо представил себе предмет разговора с гимнасиархом.

– Скажите мне честно, учитель. Есть ли у меня шанс победить в Антиохии?

– Я проверил всех, кто приехал из Тира. Никто из них не сможет справиться с тобой.

– А если я одержу победу в Антиохии, то потом будут Афины?

– За днем следует ночь, – рассудительно сказал Тарфон. Ему нравилась та деловитость, с которой этот молодой еврей оценивал встающие перед ним проблемы. Операция, которую проведет врач в Птолемаиде чтобы скрыть следы обрезания, будет очень болезненна, и не стоит относиться к ней слишком легко. Один несчастный еврей из Яффы даже покончил с собой, не в силах выносить страданий, которые оказались куда сильнее, чем он предполагал. Но если впереди – возможность получить большую награду, то стоит вытерпеть боль. Поэтому Тарфон счел возможным подбодрить своего юного друга, дав ему ту последнюю соломинку, к которой часто прибегают, чтобы принять решение: – Менелай, когда юноша вступает в схватку, то не только ради лавров, которыми его тут же увенчают. В твои годы я сражался, как воин, но в то же время и учился, и, когда империи понадобился правитель, выбор пал на меня. Но я давно уже выиграл эту должность. Придет день, когда я получу повышение, и место правителя станет свободным. А я-то знаю, что Антиох хочет поставить на один из важных постов именно еврея. Чтобы твой народ смирился с его правлением. И таким евреем можешь стать ты.

Менелай засыпал. Упражнения, горячая баня, густой запах масла – все вместе навалилось на него, но прежде, чем окончательно погрузиться в сонное забытье, он сказал:

– Не следующей неделе вы собираетесь пробежать дистанцию до Птолемаиды. И я хочу быть среди ваших соперников.

– Будешь, – сказал Тарфон.

И утром дня соревнования, которое проходило каждый год, звуки труб созвали зрителей к главным воротам Макора, где в военной форме стоял правитель Тарфон – меч на поясе, на голове шлем. Перед ним собрались семеро атлетов, которые в своих облачениях походили на молодых богов, а за ними стояли еще четверо или пятеро совсем юных участников соревнований, которые еще не доказали свое право на особые костюмы – но они надеялись, что на этих восьми милях до Птолемаиды сделают первые шаги к такому признанию. И уж за их спинами толпились горожане, среди которых были хананеи и евреи, финикийцы и египтяне, все с женами и детьми.

Рассевшись на ступеньках, бегуны расшнуровали и скинули обычную обувь, заменив ее сандалиями. Попрыгав на месте, они проверили, как обувь сидит на ноге. Теперь, в развевающихся под порывами утреннего ветерка плащах, они еще больше стали напоминать юных богов. Когда с сандалиями было покончено, снова раздались звуки труб, бегуны сняли шапочки и вручили друзьям, польщенным такой честью. Каждый бегун перетянул лоб узкой белой полоской материи. Опять раздались трубные звуки, и бегуны, скинув всю одежду, обнаженными предстали на солнце. Они представляли собой прекрасное зрелище – мускулистые и бронзовые, без уродливых жировых складок. В это утро они олицетворяли те совершенные тела, которые и прославляла греческая империя, но никто не мог превзойти фигуру гимнасиарха, когда он обнаженным предстал перед народом – могучий и мужественный человек, который пусть уже и вышел из возраста соревнований, но все еще был в состоянии нанести поражение большинству из тех молодых людей, среди которых стоял. И, как бы давая публике возможность восхититься их совершенством, атлеты неторопливо прохаживались перед нею, и все могли убедиться, что евреем среди участников соревнования был только Менелай.

Правитель Тарфон, взяв набедренную повязку, аккуратно перепоясался ею. Остальные последовали его примеру, и скоро все были готовы к старту. Гимнасиарх дал сигнал трубачам, после чего обратился к бегунам громким голосом, чтобы его слышали и горожане:

– Те из вас, кто не смогут обогнать меня, не получат ни вина в Птолемаиде, ни масла для бани, когда мы вернемся в Макор. – Бегуны засмеялись, а он прошел меж ними, хлопая их по сильным плечам и проверяя твердость брюшных прессов легкими ударами кулака.

Пробившись вперед, Мелисса поцеловала своего мужа и Менелая, а потом расцеловала и всех юношей, которые жили в ее доме. Остальным она сказала:

– Если вы сегодня не одолеете Тарфона, он возгордится и будет считать себя непобедимым. Прошу вас, ради меня, не дайте ему выиграть.

Все рассмеялись, а она дала сигнал к началу бега.

Спустившись по наклонной рампе, атлеты выбрались на Дамасскую дорогу, что вела на запад к Птолемаиде, и, когда они пустились бегом, по длинным ритмичным шагам гимнасиарха стало понятно, что сегодня одолеть его будет непросто.

Среди зрителей, которые смотрели самое начало бега, был и Иехубабел. Сгорая от стыда, он стоял среди своих молчаливых соотечественников, перед которыми развертывалось оскорбительное зрелище обнаженного еврейского юноши, представшего голым перед широко раскрытыми глазами молодых женщин города. Они восхищенно рассматривали ту особенность, что отличала его от всех прочих бегунов. И чем более обнаженным казался Менелай, тем плотнее другие евреи запахивали на себе свои длинные одеяния. И все испытывали сочувствие к Иехубабелу.