– Так что произошло между твоим сыном и Мелиссой? – спросил он.

– Он бывал в твоем доме. У ворот она на твоих глазах поцеловала его. Неужели тебе не было стыдно?

Правитель Тарфон сидел сложа руки и внимательно рассматривал их. Ну как объяснить этому еврею, что такое цивилизованные отношения? Все годы своего пребывания в Афинах Тарфон переходил из дома одного принципала к другому покровителю, где прекрасные женщины заботились о многообещающем молодом человеке и не пытались этого скрывать. Благоразумные греческие матроны знали, как вести себя, и Тарфон считал, что одним из самых больших преимуществ его брака стал большой зал, в котором его обаятельная жена занималась всесторонним просвещением молодых людей, стараясь дать им настоящую образованность; именно это увлечение философией, искусством, политикой и помогало существовать. Тарфон испытывал искреннее сочувствие к этому ограниченному еврею, который все истолковывал наоборот.

– Ты должен следить за своей женой, – предупредил Иехубабел. – Хорошая женщина, которая не думает о благоразумии, подобна золотому украшению на свином рыле.

– Что ты пытаешься мне сказать? – Тарфон начал выходить из себя.

– Знает ли мир и покой человек, жена которого ведет себя как блудница?

– Убирайся отсюда! – рявкнул Тарфон, вскакивая с кресла, чтобы вытолкать из помещения этого кряжистого полного еврея. Видит бог, он приложил все силы, чтобы успокоить Иехубабела, но теперь совершенно ясно, что плодотворного разговора между ними не получилось. Выталкивая Иехубабела в дверь, он его предупредил: – Закон будет соблюдаться. И если мы найдем еще хоть одного обрезанного ребенка, ты тоже умрешь. Ибо часть вины Палтиела лежит и на тебе.

Он тычком отправил своего гостя за дверь, но таким образом Иехубабел оказался прямо под статуей Антиоха и, обретя новую для себя смелость, презрительно обозвал его дураком, после чего плюнул на дискобола, сказал, что такое тщеславие подлежит уничтожению, и покинул гимнасиум.

Тем же вечером Тарфон пересказал этот разговор Мелиссе, и она расстроилась, что Иехубабел так глупо вел себя. Она была готова простить его непонимание смысла ее действий, потому что греческий образ жизни в самом деле должен был казаться странным строгим, аскетичным евреям. И поэтому, пользуясь свободой греческой женщины, она позвала Двух из своих рабов, которые с небольшими светильниками проводили ее до дома Иехубабела, где она неподдельно удивила его настойчивостью своего желания войти в дом, где, подобно знакомой соседке, Мелисса села на стул в кухне.

– Иехубабел, – начала она на койне, – я расстроена той враждебностью, которая растет между тобой и Менелаем.

«Она опутала моего сына, – подумал еврей, – а теперь хочет заманить в ловушку и меня. Но с какой целью?»

– Но еще больше меня расстроило, что ты поссорился с моим мужем. На самом деле Тарфон – лучший друг для вас, евреев. Он старается смягчить каждый закон.

«Ага! – подумал еврей. – Значит, есть какой-то новый эдикт, о котором Тарфон побоялся рассказать мне лицом к лицу. И послал жену обманывать меня».

– Мой муж и Менелай – оба рассказали, что ты обо мне думаешь. Поверь, Иехубабел, ты ошибаешься. Я всего лишь помогаю Тарфону, чтобы в Макоре было хорошее правление, и пытаюсь показать твоему сыну все величие нашей империи. Но дело не во мне. А в Менелае. Неужели ты не понимаешь, какой у тебя потрясающий сын? Что придет день, когда он станет правителем этих мест?

Иехубабел отпрянул от женщины, которая так искушала его. Теперь-то он понимал, почему Беньямин пал жертвой ее очарования: она была не только изящной и соблазнительной женщиной, но, слушая ее, становилось ясно, что только такие женщины должны говорить об империи и заниматься образованием молодых людей.

– Если ты не будешь сотрудничать с нами, – сказала она, – нас в Макоре ждут тяжелые времена. На следующей неделе пройдет очередной обыск. В поисках обрезанных.

Она должна была сказать еще что-то, но Иехубабел больше не слушал ее. Он думал только о пекаре Затту и его жене Анат. Вместе с ними он вступил в заговор для нарушения закона, и если их задержат, то конечно же в этот раз казнят и его. И если Мелисса говорила в общем-то об обычных переменах в обществе – если евреи будут хорошо вести себя, то настанет день, когда такой мальчик, как Беньямин, может стать правителем, – то Иехубабелу предстояло принять последнее решение о судьбе народа, избранного YHWH. В надменности своей морали он не мог понять, что Мелисса говорит не о политике и не об обществе, а совершенно о другом: о жадном стремлении, испытываемом многими греками, чтобы их исключительное ощущение артистизма и красоты философии было дополнено строгими моральными правилами.

– Неужели ты не понимаешь, что мы сами стыдимся этого бичевания? – спросила она.

Но Иехубабел был глух к ее призыву установить гармонию в отношениях евреев и греков. В последних он видел лишь злобных и жестоких угнетателей, а она умоляла его смириться с Антиохом IV и его планом эллинизации всего восточного мира, но для евреев он был всего лишь Эпифаном, самозваным богом, который убивает младенцев. Она старалась обрисовать ему, каким станет мир, если удастся справиться с сегодняшней религиозной неразберихой, но он не слышал ее. Она говорила, что Греция может стать светочем всего мира, а он думал об иудаизме, который отступает, теряя свои позиции, но вот теперь в испытаниях, что ждут его впереди, он сможет обрести прежнюю чистоту. Время диалога между эллинизмом и иудаизмом прошло; порой еще встречались случаи, когда между интеллектуальным греком и морализирующим евреем могли возникнуть какие-то плодотворные отношения. Они подпитывались лирическими воспоминаниями о давнем единении, но греки вели себя столь глупо, а евреи были настолько упрямы, что эту брешь было уже невозможно заделать. Через двести лет после этого вечера и недалеко от этих мест в Галилее возникли родившиеся из эллинизма поиски более гибкой и приемлемой религии, и этот союз грека-философа и еврея-христианина высек искру, которая зажгла весь мир. Не догадываясь о том, что должно было случиться, Мелисса грустно пошла домой. Все попытки ее поколения чего-то добиться ничего не дали.

Когда она ушла, Иехубабел не стал медлить. Он послал жену пригласить самых уважаемых людей еврейской общины, включая и пекаря Затту, и, когда они собрались у него на кухне, он сказал:

– На следующей неделе тут будут осматривать всех младенцев мужского пола.

Затту побледнел. Пекарь понимал, что рано или поздно этот момент придет, и был готов к нему, но теперь он смотрел на людей постарше в поисках указаний – и услышал их от Иехубабела.

– Мы должны уйти из Макора, – сказал он.

– Куда? – спросил Затту.

– В болота. В горы.

– Сможем ли мы там выжить? – усомнился пекарь.

– А сможем ли мы выжить здесь? – возразил Иехубабел.

Развернулось серьезное обсуждение, как евреи смогут существовать вне пределов города. Все выражали опасения, пока Иехубабел не напомнил: