– Том, – сказал Макс. – Я знаю, что если эта старая кувалда обрушится, то может причинить серьезный вред. Но может, и не обрушится.

Вулф смотрел на него пылающим взглядом. Частично обращаясь к Черио, Макс сказал:

– Что же, если дойдет до драки, давай выйдем на свежий воздух.

Когда они двинулись к двери, другой издатель, Харрисон Смит из Harcourt, Brace, как раз входил. Он пожал Перкинсу руку и полушутя спросил:

– Смотрю, у вас опять проблемы?

Перкинс перекинулся с ним парой слов и покинул ресторан.

Том ждал его на пешеходной дорожке. Позже Перкинс вспоминал, что тогда ему казалось, будто «лишь чудо могло помешать случиться чему-то ужасному, о чем все бы потом жалели». На самом деле что-то вроде чуда и произошло.

Из ресторана по соседству высыпала группа людей, среди которых была высокая черноволосая девушка. Она подбежала к Тому и, не понятно почему, обвила руками и воскликнула:

– Вот ради чего я приехала в Нью-Йорк!

Девушка из семьи Ричмонд, с некоторыми членами которой Макс и Том встречались в Миддлбурге, закончила ужинать в компании с шурином и золовкой Элизабет Леммон, Холмс-Морисонами. Она действительно жаждала повидаться с Томом. Уже через три или четыре минуты эта деревенская простушка из Вирджинии шутливо бранила Тома, причем словами, которые Перкинс еще ни разу не слышал ни от одной женщины («Ее бы не переплюнули и девицы из ночных клубов», – написал Макс Элизабет). Новая знакомая полностью захватила внимание Тома, и все мирно перешли в Manny Wolf’s.

Вернувшись домой, Вулф снова взялся за письмо, которое можно было бы отправить куда-нибудь, кроме Scribners. В тексте писатель выражал надежду, что отыщет издателя, достаточно заинтересованного в его творчестве, чтобы выслушать его историю и опубликовать его будущие рукописи. Он полностью, длинно и подробно, расписал свой разрыв с Перкинсом. Письмо Вулф так и не отправил, но с того времени стал настолько одержим идеей освобождения, что почти ни о чем другом не говорил, даже с Максом. Наконец, в полном отчаянии, Перкинс однажды воскликнул:

– Прекрасно, если ты должен уйти из Scribners – уходи, но, ради всего святого, больше не говори мне об этом! Засим блудный сын решил (впервые за все эти годы), что ему пора вернуться домой в Эшвилл. Он снял домик в лесу и решил «осесть там и все обдумать». Одной из мыслей, блуждавших в его сознании, была идея повести под названием «Чикамога»,[228] которую он написал после своего весеннего путешествия. Он считал, что это лучшая из написанных им повестей, и проинструктировал Элизабет Новелл отправить ее в «Saturday Evening Post». «Post» уже отверг ее, сказав, что в этой повести не хватает собственно «повествования». Пока Вулф был в Эшвилле, ему отказал и «The American Mercury», и Томас предложил мисс Новелл попытать счастья еще в нескольких небольших журналах. Он знал, что всегда может вернуться в «Scribner’s Magazine», но хотел опубликоваться в любом другом месте и доказать, что он не так беспредельно зависит от Charles Scribner’s Sons. Вулф надеялся, что по возращении из Эшвилла кто-нибудь все-таки примет его.

Перкинсы также оставили Манхэттен на лето и перебрались в Нью-Кейнан. Но Макс часто оставался в городе и работал допоздна. Уход Тома невероятно опечалил его. В августе он после целого года молчания написал Элизабет Леммон самое меланхоличное из всех своих писем. Он не уточнял причину своего несчастья, но причиной этой, вне всякого сомнения, было болезненное ухудшение отношений с Вулфом.

«Похоже, на меня обрушились ужасные дни. Поэтому я не писал вам. Я не могу писать, когда все плохо. Эта особенность беспокоила меня в детях, но мои из другого теста и писать могут, только когда все плохо. Что же касается ужасных дней, они бывают у всех нас, если мы, черт побери, можем их выдержать. Но я хотел, чтобы вы знали, как обстоят дела и почему я ничего не писал. Вы мой друг, и ничто не радует меня больше, чем уверенность в этом. Будущее обречено, но зато я помню о прошлом».

Луиза Перкинс не собиралась коротать деньки тихого лета в Нью-Кейнане. Ее пригласили присоединиться к великой актрисе Бернарда Шоу миссис Патрик Кэмпбелл[229] и театральной труппе в Милфорде, штат Коннектикут, в качестве дублерши миссис Кэмпбелл. Понимая, что такие предложения дважды не поступают, особенно на данном этапе ее так и не состоявшейся карьеры, Луиза дала согласие. К сожалению, звезда оказалась просто удручающе здорова и Луиза ждала своего часа все лето. По этому случаю Макс написал Вулфу письмо тем же летом, в котором сообщал последние новости: «Думаю, она уже сыта по горло всем этим трагизмом».

В конце сезона повесть Вулфа «Чикамога» в итоге попала в литературный журнал «Yale Review», и Элизабет Новелл удачно пристроила еще полдюжины его рассказов. Том даже добился похвалы от Скотта Фицджеральда за свой рассказ «E, A Recollection»,[230] опубликованный в «The New Yorker». Скотт выразил свое восхищение и оценил его талант, назвав «несравнимым ни с каким другим ни в этой, ни в любой другой стране».

Затем Скотт попытался предоставить «хорошую возможность развить в себе альтер эго более уверенного писателя…

Чем четче и яснее внутренние порывы человека, тем больше его уверенность в том, что они себя проявят, тем больше и необходимость немного разбавить их и расходовать их экономнее. Тому подтверждение роман, состоящий из тщательно продуманных картин. Такой великий писатель, как Флобер, предпочтет отбросить многое, в то время как Билл или Джо (или, если в данном случае, Золя) возьмут да и вывалят все прямо сейчас. Он будет говорить только о главном. Таким образом, “Мадам Бовари” – классика, а Золя крошится с возрастом».

«Меня просто завалило вашим неожиданным многословием, – написал в ответ Вулф. – Ваш букет прибыл, овеянный ароматом роз, с коварно скрытыми несколькими крупными резкостями». Он считал, что отношение Скотта к нему мало отличается от отношения критиков, и ожидал чего-то лучшего. И Вулф не понимал, какое отношение к его творчеству имеют Флобер и Золя.

«Ухожу в леса еще на два или три года, – написал Вулф Фицджеральду. – Постараюсь выполнить самую лучшую и самую важную работу из всех, которые делал прежде. И я собираюсь сделать это в одиночку. Я готов потерять репутацию, что успел заработать, чтобы обрести, услышать, узнать и молча вытерпеть все эти сомнения, упреки, насмешки и эпитафии, которые все стремятся прочитать над тобой, даже когда ты еще жив. Я знаю, что это значит, и вы тоже знаете. Мы оба прошли через это».