Паломерес согласился прийти, чтобы исповедовать ее в постели, что он и сделал, а затем сразу ушел из комнаты, не проронив ни единого слова. Через три или четыре минуты он вернулся и задал ей положенный урок. На это Рика сказала ему, что будет уделять больше внимания заданиям, если он накажет ее, как сделал это раньше. Он наказал ее, приказав снять одежду и лечь на живот.

Затем он высек ее, а потом начал ласкать те части, по которым он ее отхлестал»[1329].

Вскоре Рика поправилась. Спустя какое-то время она пошла навестить Паломереса и сказала: ее беспокоит то, что он ввел наказания, исходя не из благородных намерений, что он получал удовольствие, касаясь ее тела. Это привело к веселой пляске с продолжением садомазохистских поступков. В течение следующих недель Паломерес часто порол ее; иногда Рика находилась на полу, иногда на краю постели.

Эти дисциплинарные мероприятия Паломерес теперь выполнял, уже не совершая ритуальной исповеди[1330].

В 1784 г. Паломерес предстал перед инквизицией и должен был защищать себя. Но он успешно доказал, что Рамона Рика была трудной ученицей, упорствующей в своих ложных убеждениях, поэтому строгие дисциплинарные меры оказались необходимыми.

Однако четыре года спустя его обвинили снова. На этот раз заявительницей стала Гертрудис Татай, еще одна предполагаемая монахиня, которая пришла к нему за инструкциями. И вновь время от времени он порол ее по ягодицам, иногда осматривая тело ученицы во время исполнения наказания: «И много раз, если какой-то день не совпадал со днем исповеди, он заставлял ее приходить к нему домой для обучения. Иногда он наказывал ее железным прутом, а иногда прощал»[1331].

И вновь внимание инквизиции привлекла деятельность Паломереса, но прокурор не возбудил дела. Уже в 1805 г. еще две женщины, Паскуала Монфорт и Жозефа Марти, донесли на Паломереса. Марти рассказала: в течение двух месяцев он исповедовал ее, заставляя опускаться на колени, подняв ягодицы вверх, и так сильно избивал ее, что дважды ломался его железный прут, а кровь стекала на пол. Однажды он забыл взять свой прут и использовал власяницу, чтобы рассечь кожу на ягодицах в лохмотья, а затем ласкал результаты своей деятельности.

Марти была уверена, что Паломерес «неправильно направляет ее душу», она перестала ходить на исповедь, но продолжала посещать дисциплинарное наказание еще два года[1332].

Люди, подобные Паломересу, были известны инквизиции как «флагелланты» (хотя существует мало данных, что большинство из них действительно занималось самобичеванием, а именно это и подразумевает сам термин). Хотя в XVI и XVII вв. примеры домогающихся священников были очень распространены, а дела флагеллантов крайне редки, в XVIII веке они стали весьма распространенным явлением[1333]. Такая информация говорит нам о том, что подавленность, свойственная для XVIII столетия, проложила свой путь в общество. Она оказала решающее воздействие на эмоциональное поведение людей.

Заметим — Марти возвращалась на порку в течение двух лет. Рика говорила, что «ее беспокоит то, что он ввел дисциплину, исходя не из благородных намерений, что он получал удовольствие, касаясь ее тела». Иными словами, она понимала, что ее собственные намерения чистыми не были, поскольку и сама получала удовольствие. Мы можем составить некоторое представление о взаимном подавлении и сдержанности, выраженных в этих псевдорелигиозных поступках, о господстве и подчинении, о внутреннем отчаянии. Неслучайно женщины, которые отвечали Паломересу, хотели стать монахинями. На сознательном уровне они желали собственного подавления, на бессознательном оно наносило им глубокие душевные раны.

Отношения между исповедниками и их «дочерями» имело определенное дополнительное сексуальное значение[1334]. В архивах португальской и испанской инквизиции содержатся бесчисленные дела, возбужденные против священников, которые пользовались скрытыми страстями, чтобы домогаться женщин, которых исповедовали.

Во время инквизиторской ревизии на Азорских островах в 1618 г. огромное количество священников обвинили в домогательстве в исповедальне[1335]. В Лиме в 1595 г. судили шестнадцать священнослужителей за домогательство, включая Мельхиора Мальдонадо, которого обвиняли шестьдесят семь женщин[1336]. Одного «исповедника» в Лиме обвинили девяносто жертв[1337].

Будет неправильным слишком строго судить этих священников. Если поместить сексуально подавленных мужчин в замкнутое пространство вместе с сексуально подавленными женщинами, то подобные вещи, скорее всего, и произойдут. Уровень проблемы рассмотрен в справочнике «Противоядие для домогающихся священников», опубликованном в 1778 г. в Испании. (Он был рекомендован одним из экспертов инквизиции для цензуры, так как мог попасть в чужие руки)[1338]. Домогательство и то, как оно перешло в бичевание в XVIII веке, отражает серьезность симптомов невроза в обществе к тому времени.

Размышляя над эмоциями и желаниями, бурлящими в исповедальнях в течение тех столетий, когда инквизиция взяла на себя роль морального стража иберийского общества, невольно вспоминаешь священника Франсиско Мартинеса. Его обвинили в Сарагосе в 1683 г. за то, что он сказал замужней женщине: «Черные глаза госпожи похитили мое сердце»[1339].

Замученный своими желаниями и противоречащей им необходимости в подавлении, Мартинес нашел определенный поэтический выход.

Но не каждый способен очиститься от своих внутренних бесов. Характер репрессий инквизиции способствовал тому, что недомогание общества осложнили углубившиеся в него неврозы. При этом предполагалась, что инквизиция должна охранять духовное здоровье нации. С самого начала имелось намерение вызвать подавленность у предполагаемого врага. Но подавленность неизбежно вернулась в Иберию, чтобы беспокоить ее на пороге индустриального века.