По аналогии с механизмом наследственности сдерживание фантазирования в науке совершенно необходимо, для того чтобы наука не превратилась в бесформенную массу теоретических спекуляций, а сохранила свою сущность — проверку опытом, искусственное воспроизведение природных процессов и овладение ими».

Заповеди Быстрова великолепно иллюстрируют ефремовское описание консервативной части учёных. Трижды повторяет Алексей Петрович слово «не верь»: не верь авторитетам, не верь никому, не верь себе, призывает изучать явления во всех деталях. Часто такой подход заводит в тупики, которые «преодолеваются обходным, зачастую совершенно неожиданным путём, с помощью диалектического мышления».

Алексей Петрович указывает на возможность неожиданного выхода из тупика, когда пишет о факте, противоречащем всему известному: «…ты на пороге открытия». Но стоять на пороге — ещё не значит совершить открытие.

Чтобы увидеть обходной путь, надо оторваться от тщательного разглядывания каждого факта, суметь подняться ввысь, увидеть проблему с высоты птичьего полёта, установить общие методологические закономерности. Аналитической части учёных такой отрыв от почвы может показаться неправомерным. Однако диалектика развития науки в том, что «стимуляция научных фантазий определяет темп научного прогресса».

Подобный взгляд и возможен, и необходим, когда, по мнению Ефремова, «фантазирующая часть учёных обладает столь же высокой (и лучше даже если ещё более высокой) закалкой серьёзной подготовки и дисциплиной мышления, как и тормозящая, консервативная часть.

Пока всё же число подобных учёных в любом научном коллективе невелико, что и вызвало известное замечание Эйнштейна: «Воображение важнее, чем знание!».

Сам Ефремов, безусловно, относился к «фантазирующей части». Его идеи не могли найти моментального воплощения в науке, Иван Антонович попытался донести их до читателей в оболочке художественных произведений, которые звучат как научные гипотезы.

Сотрудничество двух типов учёных блестяще показано в повести «Звёздные корабли». С такого сотрудничества и начиналась совместная дорога в палеонтологии Ефремова и Быстрова. Диалектические противоречия снимаются на уровне творческого синтеза. В реальной жизни Алексей Петрович остался верен постулатам аналитического метода в науке, что в итоге привело к прекращению дружеских отношений.

Общему течению эволюции безразлично, «чья и какая фамилия будет стоять на работе, посвящённой интересующему тебя вопросу». С этим утверждением Ефремов, безусловно, согласен. Однако этические пути Быстрова и Ефремова различны. Алексей Петрович призывает рассказывать заинтересованным людям о своей научной работе (необходим живой обмен мнениями), понимая, что в современном обществе есть псевдоучёные, промышляющие воровством чужих идей.

Иван Антонович говорит, что никогда не опасался отдать. Его этический посыл находит отражение в «Туманности Андромеды», в идее всепланетного открытого обсуждения важнейших проблем.

Быстров постулирует необходимость железной логики, то есть следование строгой системе. Ефремов призывает выходить из конкретной системы в сверхсистему, конфигурация которой может выглядеть нелогичной с точки зрения пребывающих на более низком системном уровне.

Ефремов пишет: «Процесс этот находится в жёстком противоречии с узкой специализацией науки и научного образования. Узкая специализация учёных содействует быстрому разрешению частных вопросов, но в то же время мешает обобщению более широких проблем. Поэтому количество тупиков имеет тенденцию к возрастанию…»

Герой «Лезвия бритвы» Иван Гирин — тип «фантазирующего» учёного. В седьмой главе студент Сергей, помогающий Гирину в проведении опытов, восклицает:

«— Удивляюсь я на скотскую тупость нашего начальства. Такие учёные, как Иван Родионович, очень нужны, прямо необходимы науке. Он — бездна знания, настоящий энциклопедист и всегда будет центром кристаллизации научных идей, всегда будет держать научную мысль на высоком уровне. Специальность его не имеет значения, ведь он не прямой изобретатель, а разгребатель огромной кучи бессмысленного набора фактов. Он прокладывает дороги сквозь эту кучу, за которой большинство просто не видит пути, а громоздит её всё выше».

В предисловии Ефремов, в ответ на многочисленные просьбы о помощи больным, писал: «Сам я — не врач, а прототипом Гирина послужил мой покойный друг, врач и анатом, ленинградский профессор А. П. Быстров».

Это высказывание нельзя отрывать от контекста. Прототипом главного героя в том, что касается способности к диагностике, был, несомненно, Быстров (хотя и эта способность у автора присутствовала в немалой степени). Но в образе Гирина с его масштабностью исследователя и могучей фигурой мы справедливо видим самого Ивана Антоновича.

Голос Ефремова звучит в эпилоге романа — его устами Иван Родионович высказывает идею: необходимо «создать институт обмена безумными, как выражаются физики, идеями. Новыми предвидениями на грани вероятного, научными фантазиями и недоказанными гипотезами. Так, чтобы здесь встречались, черпая друг у друга вдохновение, самые различные отрасли науки, писатели — популяризаторы и фантасты. И, уж конечно, молодёжь! Только отнюдь не любители сенсационных столкновений и пустопорожних дискуссий, отдающие дань модному увлечению. Чтоб не было никаких научных ристалищ и боя быков! Товарищеская поддержка или умная критика… словом, не изничтожение научных врагов, а вдохновенное совместное искание».

Перечитывая эпилог «Лезвия бритвы» сегодня, спустя полвека со времени создания романа, невольно размышляешь о современном состоянии отечественной науки.

Помните — Сима предлагает отдать пустующее здание дацана под лабораторию мужа. Гирин отвечает: «Нельзя. Слишком роскошное начало. Такие замахи убивают даже хорошие намерения. Если бы организовался целый институт, большой коллектив. Но и тогда понадобится немалый срок. Иные учёные деятели думают, что дай здание и побольше вакансий — это называется штатные единицы, и разработка той или другой задачи пойдёт быстро. А на деле нужны люди, много лет подготовлявшиеся к этому направлению!»

Лев Николаевич Толстой задумал написать произведение о декабристах, возвращающихся из ссылки. Размышления привели его к необходимости рассмотреть истоки возникновения декабризма, к идее начать с 1805 года. Так возник замысел романа «Война и мир».

Ефремов к замыслу «Туманности Андромеды» шёл сходным путём. Автор задумал показать первый контакт человечества с представителями инопланетного разума. Но мысль его пошла вглубь: каким должно быть общество Земли, создавшее возможности для межзвёздных путешествий? Иван Антонович решил сосредоточиться не на самом контакте, а на предшествующем ему развитии человечества.

Однако идея изобразить сам контакт не оставляла Ефремова. После ошеломляющего успеха «Туманности…» он на одном дыхании написал «Сердце Змеи». Изначальным импульсом был протест против рассказа Мюррея Лейнстера «Первый контакт», в котором два космических корабля при первой же встрече хотели уничтожить друг друга. Лейнстер, как и многие западные авторы, начиная с Уэллса, утверждал неизбежность войны между представителями разных цивилизаций.