114

– Точно тебе говорю, в те времена он член не в кармане держал…

Рядом с ней хихикали две девицы, выставив напоказ ляжки и устроившись на своих складных стульях, как будто они пребывали в шлюзовой камере перед вылетом на орбиту славы. Верьте, верьте, прошмандовки.

Чтобы не возбуждать подозрений, Гаэль старалась вести обычный для себя образ жизни, что подразумевало походы на все кастинги, которые ей предлагались. Вот почему она и оказалась в полдень здесь, в душном зале на Плен-Сен-Дени, в окружении таких же потаскух, как она сама. Маскировочная операция была призвана убедить ее саму: жизнь продолжается.

До этого она рискнула назначить встречу Пайолю. С абсурдным упрямством она настойчиво потребовала вторую часть своего гонорара.

– Ты что, на всю голову больная? – задохнулся элитный сутенер, оглядываясь вокруг с затравленным видом.

Они сидели «У Франси», на площади Альма. Гаэль устроилась на террасе, несмотря на холод. Лучше продрогнуть, чем отказаться от курения.

– Я хочу мои бабки.

– Зачем я только с тобой связался.

– Мои бабки!

Сквозь большие черепаховые очки он остолбенело разглядывал ее в полном потрясении.

– Поверить не могу, что ты хоть как-то замешана в том побоище.

– Забудь все и заплати!

Она сама выбрала это кафе в честь книги «Сигнал к капитуляции» Франсуазы Саган, которую она обожала. Получить бабки за перетрах, который закончился бойней, в месте, вызывающем литературные ассоциации, – вот что она называла смешением стилей.

Пайоль сунул причитающиеся полторы тысячи евро ей в руку:

– Все вы в вашей семейке чокнутые. Чтобы я тебя больше не видел!

– Удовольствие было взаимным.

Сводник исчез в глотке станции метро «Альма-Марсо», как рыбья кость, проглоченная китом. Мгновением позже Гаэль извлекла из старой сумки первую часть выплаты и задумалась, что же делать с этой наличностью. Последняя дань отцу. Она дошла до авеню Монтень и купила потрясающий наряд из серии «Black is black»[122] ввиду грядущих похорон.

Когда этот бодрящий момент миновал, она занесла пакеты домой, прежде чем без всякого энтузиазма отправиться на кастинг. Она и крошки не съела и чувствовала себя совершенно пустой. Хуже того: она не прикасалась к еде еще с Лозанны. Для других пропажа аппетита была признаком тоски или грусти, а то и депрессии. Для нее это было признаком рецидива. Ее тело взяло верх, вернувшись к метаболизму, который знало лучше всего: чудовищный процесс саморазрушения.

Сколько времени она продержалась? Как минимум десять лет. Она победила анорексию, как проходят через ампутацию. Она избавилась от гангренозной, опасной части самой себя, но сегодня все симптомы были налицо. Она будет доходить до оргазма, хирея, и трепетать, когда голод замучит ее до обмороков.

Она станет тощей, хрупкой, с острыми выступающими костями. Это мерзкое тело раскроет то, чем Гаэль и является изнутри: истерзанным существом с режущими углами. Рака, наполненная истонченными косточками, которые только и ждут, чтобы их раздавили.

– Ты знаешь директора по кастингу?

Гаэль вздрогнула: фифа с азиатской внешностью разглядывала ее сквозь накладные ресницы.

– Нет, – с трудом выдавила она.

– А я с ним спала сто лет назад. Может, это сработает, а может, и нет. – Она издала смешок, похожий на отрыжку. – Да мне, в общем-то, плевать. У меня есть другие проекты.

Гаэль внимательней пригляделась к собеседнице. Обладательница пышной и блестящей черной шевелюры, без сомнения крашеной, она выставляла ее напоказ, как нувориш – пачку бабок в кабаке, кичась заодно и чрезмерным загаром, с неизбежностью навевающим мысли о Лазурном Береге и праздности с золотым обрезом. Что до ее азиатских корней, они сводились к черной подводке глаз, поднимающейся к вискам.

– А по жизни чем занимаешься?

Гаэль задала вопрос, чтобы не говорить о себе, – у нее даже не было сил отбрить соседку, что с ее характером свидетельствовало о крайней слабости.

– Да я в искусстве…

Она даже не стала слушать продолжение. Та произнесла это слово, как сказала бы «в колбасном бизнесе». Она, конечно же, была уверена, что Ле Корбюзье – это коньяк, музыка началась с «Битлз» и закончилась Шакирой, живопись – это финансовая инвестиция, а Пазолини – название блюда итальянской кухни. «В искусстве…»

Гаэль чувствовала себя совершенно потерянной. Ее собственная карьера летела в тартарары – на самом деле она там пребывала уже давно. У нее не было никаких перспектив и даже сил искать клиентов на час, чтобы обеспечить себя карманными деньгами. И при этом – ни дружка, ни подруги.

Она была одна. Одна со своими костями. Со своим голодом. Со своими воспоминаниями.

– А ты?

– Что – я?

– Чем ты еще занимаешься по жизни, кроме этого?

Мозги конголезца, разбрызганные по потолку. Последние слова Эрика Каца в туннеле. Кровь Крипо, стекающая на рукав, когда она воткнула ему лезвие в горло. Листва платанов, когда она выбросилась с третьего этажа…

– Ничем особенным.

115

Когда Паскаль Виар открыл дверь своего кабинета, на пороге с пушкой в руке стоял Эрван.

– Ты пришел пригласить меня на ужин?

– Пропусти.

– Тебе все неймется? Ты…

Эрван врезал ему по щеке, не выпуская пистолета, потом ногой захлопнул за собой дверь. Виар отлетел к письменному столу. Пока он поднимался, его уже обезоружили. Из носа у него шла кровь. С синяком на другой скуле (от чайника) образ антиглобалиста обрел должную законченность.

– Пикнешь, дернешься, придумаешь что еще – и получишь пулю.

– Ты что, больной? Ты хоть соображаешь, где мы находимся?

– В пасти волка, – усмехнулся Эрван, хватая его за лацканы пиджака и толкая в кресло. Он немного переигрывал, изображая из себя невменяемого, чтобы заставить эту сволочь выложить все. – Ты меня уже неплохо отымел со своими россказнями про террористов. Так что теперь ты мне расскажешь все, что знаешь про Жан-Луи Ласея, спецбольницу Шарко, Изабель Барер, Филиппа Усено. А главное, не пори всякую чушь: я уже схавал свою порцию с утра пораньше.

– Твоя карьера закончена, козел, – прошипел Виар, хватая листок бумаги, чтобы остановить кровь.

– Какая еще карьера? Сначала постараемся сделать нашу работу. Я тебя слушаю.

– Не понимаю, о чем ты.

Эрван по-прежнему держал его на мушке, сжав пистолет обеими руками.

– Я же сказал: прекрати нести чушь. Ласей. Усено. Барер. Дай мне связки, и я исчезну, закрыв пасть.