подобном положении. Грустно думать, что такие прекрасные белые волы, которые всегда радовали глаз, нынче как бы не существуют; что наш осел, прежде такой грациозный, влачит жалкое двуногое существование, а наша прекрасная большая лошадь превратилась в какую-то скорченную фитюльку. У меня от всего этого сердце щемит, однако заверяю вас — ия совершенно уверен в том, что говорю, — эта нелепая история — результат плохого взаимопонимания. Да, да, именно так, плохого взаимопонимания. У девочек и в помине не было обижать кого бы то ни было — напротив. То, что все произошло по их вине, печалит их не меньше, чем меня, и я уверен, что и вы со своей стороны пребываете в сильном унынии. Так не упрямьтесь же! Пусть девочки вернут вам обычный вид.

Но животные враждебно молчали. Вперив глаза в землю, осел хмуро разглядывал свое единственное переднее копыто. Лошадь, у которой сердце все еще колотилось от страха, казалось, вообще не была способна что-либо понять. Волы же, поскольку их не было вовсе, выглядели никак — одни рога, но хоть эти рога и были лишены какого бы то ни было выражения, они хранили многозначительную неподвижность. Первым отозвался осел.

— У меня две ноги, — сухо сказал он. — Что ж, две так две. Незачем что-либо менять.

— А нас вообще нет, — сказали волы, — а потому — что мы можем?

— А я совсем маленькая, — сказала лошадь. — Это еще хуже.

Дело не сдвигалось с места, наступило гнетущее молчание. Тут собака, разозлясь на них за несговорчивость, обернулась к девочкам и проворчала:

— Вы слишком добры к этим скверным животным. Предоставьте действовать мне. Я сейчас возьму да хорошенько их искусаю!

— Искусать нас? — сказал осел. — О! прекрасно! Посмотрим, как у нее получится!

И он засмеялся, а волы и лошадь присоединились к нему.

— Вы, конечно, понимаете, что это шутка, — поспешил уладить дело селезень. — Собака просто решила всех нас развеселить. Но вы не знаете всего. Слушайте же! Родители отправились за ветеринаром. Меньше чем через час он будет здесь и осмотрит вас — он без труда поймет, что произошло. Родители запретили девочкам рисовать сегодня утром. И если вы будете продолжать вести себя таким образом, на них будут кричать, их накажут, а может, даже выпорют.

Осел посмотрел на Маринетту, лошадь на Дельфину, а рога повернулись в воздухе в сторону девочек.

— Конечно, — прошептал осел, — лучше ходить на четырех ногах, чем на двух. Куда удобнее.

— Когда вместо тебя видят только пару рогов, в этом тоже ничего хорошего нет, — сознались волы.

— Смотреть на всех немножко свысока — все-таки довольно приятно, — вздохнула лошадь.

Увидев, что дело приняло нужный оборот, девочки открыли краски и принялись за работу. Маринетта нарисовала осла и на этот раз была внимательнее — изобразила все четыре ноги. Дельфина нарисовала лошадь во весь рост, а петуха уменьшила до его настоящих размеров. Работа продвигалась. Селезень очень радовался. Когда портреты были закончены, оба — осел и лошадь — заверили всех, что теперь они очень довольны рисунками. Однако недостающие две ноги у осла не появлялись, а лошадь не увеличилась в размерах. Это было большим разочарованием, а селезень стал беспокоиться. Он спросил у осла, не чувствует ли тот хотя бы зуда в том месте, где должны быть недостающие ноги, а у лошади — не тесно ли ей в ее шкуре. Но они ничего не чувствовали.

— Нужно подождать, — сказал селезень девочкам. — Пока вы рисуете волов, все будет в порядке, я уверен.

Дельфина и Маринетта стали рисовать каждая одного вола, начиная с рогов, а затем просто по памяти, надеясь, что она их не подведет. Они взяли для этого серую бумагу, на которой белые волы были прекрасно видны. Волам тоже очень понравились их портреты — они нашли их очень похожими. Тем не менее, по-прежнему, кроме рогов, ничего не было видно. Лошадь и осел не чувствовали никаких признаков того, что скоро они приобретут свой обычный вид. Селезень с трудом скрывал тревогу, даже его красивые перья потускнели.

— Подождем еще, — говорил он, — подождем.

Прошло четверть часа, но все оставалось по-прежнему. Увидев голубя, что-то клевавшего на лугу, селезень направился к нему переговорить.

Голубь улетел, но скоро вернулся и уселся на рог одного из волов.

— Я видел машину, которая проезжала мимо высокого тополя, — сказал он. — В ней родители и какой-то человек.

— Ветеринар! — вскричали девочки.

Конечно, это мог быть только он, и машина скоро будет здесь. Дело нескольких минут. Видя испуг девочек и представив себе, как рассердятся родители, животные совсем загрустили.

— Ну давайте же, — уговаривал селезень, — еще одно усилие. Подумайте о том, что все произошло по вашей вине, просто потому, что вы слишком обидчивые.

Осел сильно встряхнулся, чтобы вытрясти еще две ноги, волы напряглись изо всех сил, чтобы стать видимыми, а лошадь сделала глубокий вдох, чтобы раздуться, но ничего не помогало. Бедные животные чувствовали себя очень неловко. И тут они услышали шум машины на дороге — надеяться больше было не на что. Девочки побледнели и дрожали от страха в ожидании всезнающего ветеринара. Осел так расстроился, что приковылял на двух ногах к Маринетте и стал лизать ей руку. Ему хотелось попросить у нее прощения, сказать какие-нибудь ласковые слова, но он был слишком взволнован, голос у него срывался, из глаз потекли слезы и закапали на портрет. Эти слезы шли из глубины сердца. Едва они упали на бумагу, как осел почувствовал боль в правом боку и тут же оказался на всех четырех ногах. Это очень подбодрило всех остальных, и у девочек появилась надежда. По правде сказать, времени почти не оставалось, потому что машина была метрах в ста от фермы. Но селезень понял, что надо делать. Он взял в клюв портрет лошади, сунул ей под самый нос и очень обрадовался, когда на него упала слеза. Лошадь стала увеличиваться в размерах прямо на глазах, и не успели они сосчитать до десяти, как она стала такой же большой, как прежде. Машина была уже метрах в тридцати от фермы.

Волы, всегда немного медлительные, неторопливо подошли к своим портретам. Один из них, которому удалось уронить слезу, обрел очертания в тот самый момент, когда машина въезжала во двор. Девочки захлопали в ладоши, но селезень все еще был обеспокоен. Другой-то вол оставался невидимым. Он бы и рад был помочь, но не мог выжать ни слезинки. Всех его чувств и стараний хватило лишь на одну капельку, едва увлажнившую ресницы.

Времени было в обрез, поскольку пассажиры уже выходили из машины. По указанию селезня собака побежала им навстречу, чтобы как-то