Все стихло в один миг. И когда Тора скинула слишком уж заботливую руку, то увидела, что тот мир, цветочно-солнечный, исчез. Розы. Дорожка. Арки…

Ей позволили встать на ноги. И удерживать не стали. Тора шла по черной земле, зажимая царапину на щеке рукавом. Охрана держалась рядом, но не мешала.

Пепел… сажа… мертвецы… много мертвецов. Скамьи перевернуты. И беседка рухнула.

Лучше на беседку, чем на мертвецов… Но Тора должна убедиться, что Виттара среди них нет.

Как хорошо, что Виттара среди них нет.

— Тора? Тора, девочка моя, ты цела? — Он был черен и страшен.

Дымом пропах.

И кровью.

Цела. Только вымазалась, кажется… и стекло лопнуло.

Шрамы останутся.

— Цела… — Дрожащие пальцы Виттара гладили щеку. — Цела… хотя бы ты… не смотри на него.

Тора хотела бы отвернуться.

Столько лет прошло… Белая кожа. И волосы белые, разлетевшиеся прядями по пепельному ковру. Вывернутая рука. Да и само тело неестественно переломано, почти перекушено пополам. Равновесие черного и белого нарушает красная-красная кровь.

— Я дурак… — Виттар прижимал Тору к себе. — Если бы ты знала, какой я дурак…

Чуть дальше, за рухнувшей беседкой, лежал золотой пес. Он был огромен и страшен.

— Поверил, что могу все изменить…

Пес поднял голову и завыл.

Главное — не споткнуться.

Не упасть.

Не наступить на подол собственного платья. И чтобы шлейф не зацепился за какую-нибудь коряжину, с моей-то удачей. Зачем я вообще на шлейф согласилась? И на плечи открытые… И не следовало отказываться от корсета, пусть и неудобный: а то корсаж зашнурован плотно, но ощущение такое, что стоит выдохнуть — и платье съедет.

Позор.

И ладно если бы только мой позор. Свой я переживу как-нибудь…

— Выше нос, — подсказывает Брокк, в руку которого я вцепилась и не уверена, что смогу пальцы разжать. — Ты красавица.

Верю.

Надо мной все утро колдовали, причитая, что времени мало. Заворачивали, разворачивали, натирали, вытирали, мыли, терли до одурения, до покрасневшей кожи, которую успокаивали какими-то маслами. Стригли, завивали раскаленными докрасна щипцами, и я задыхалась от запаха паленых волос.

Скрепляли локоны шпильками. Поливали особыми патентованными средствами…

И когда наконец отступили, я поняла, что время пришло.

— Посмотрите. — Меня подвели к огромному зеркалу. — Разве вы не прекрасны?

Не знаю.

Я вообще не уверена, что это мое отражение. Протягиваю руку, касаясь стекла и собственных пальцев по ту его сторону. Сквозь шелковую перчатку прикосновения не ощутить, и это меня пугает.

Та, в зеркале, похожа на меня.

Белокожа. Светловолоса.

Зеленоглаза.

Черты лица знакомы… и родинки остались.

На шее тяжесть рубинового ожерелья — чем не ошейник? Красивый. Тяжелый. Камни тускло мерцают, окрашивая алмазные россыпи розовым.

…как кровь по воде.

Каскад фаты.

Строгие прямые линии наряда, который сам по себе — произведение искусства. Багряный шелк и белое кружево… не белое — серебряное. Алмазные росы и нежные жемчуга… мне ли жаловаться? Подарок роскошен, но тянет вырваться из ловушки корсажа, разодрать шнуровку, выпутаться из юбок…

Сбежать, причем неважно куда…

Нельзя. Я не могу опозорить Одена и брата.

И когда старшая горничная подает мне руку, стараясь при этом не смотреть в глаза, с благодарностью принимаю помощь.

Шлейф тянется за мной, словно недолинявшая змеиная шкура.

Протягивают букет цветов. Белых.

Брокк долго и с удивлением разглядывает меня, а после, следуя традиции, укрывает лицо фатой. Она прозрачна, но мир обретает алые тона.

И я, преодолев робость, ступаю на дорожку.

Выше нос, Эйо… мама бы тобой гордилась.

— Так намного лучше, — шепчет Брокк и подмигивает мне. — Ты же знаешь, я рядом.

— Спасибо.

Мы идем. Бесконечная красная дорожка. Слева цветы и гости. Справа цветы и гости. Куда ни глянь — цветы и гости. И эта стая заставляет меня нервничать.

Я вдруг остро осознаю, как же все… неправильно.

Надо успокоиться. Вдохнуть, насколько корсаж позволяет. Выдохнуть.

Какое мне дело до того, что подумают обо мне все эти люди, собравшиеся здесь исключительно по служебной надобности? Свадьба? Не следует обольщаться, Эйо, все это торжество затеяли с весьма определенной целью.

И до тебя им дела нет.

А тебе — до них.

Поэтому сосредоточься на том, чтобы не споткнуться, и неси шлейф гордо…

— Эх ты… невеста… шагу прибавь, пока твой жених окончательно терпение не растерял. Я-то думал, у них выдержки побольше.

Брокк шутит, пытаясь приободрить меня, и я признательна за поддержку.

— Ты замечательный. — Очень важно успеть сказать это.

Время на исходе.

Чье?

Наше.

— Никому об этом не рассказывай, — с серьезным выражением лица отвечает брат.

Кольцо сородичей размыкается. И скрипки, такие резкие, визгливые, замолкают.

Сквозь дымку фаты я вижу Одена. Непривычный. Парадный китель ему к лицу, да и вообще… он ведь красивый. Я разглядываю будущего мужа, пытаясь запомнить.

Зачем?

Скоро все закончится.

Нет. Не верю. Свадьба — это… это просто-напросто свадьба. Обряд. Слова. И уже к вечеру я забуду о нынешних страхах.

Уже забываю, и, кажется, не только о страхах.

— Оден, берешь ли ты эту женщину в твои преданные жены, чтобы жить вместе в супружестве? Будешь ли ты любить ее, почитать и заботиться о ней в болезни и в здравии, утешать ее и, оставив всех других, хранить себя только для нее в течение всей вашей жизни?

Я вздрагиваю.

Король?

Короля не было, но был Виттар в парадном черном фраке.

Что означает эта замена? Оден спокоен. И Брокк тоже. Значит, все в порядке?

— Да.

— Эйо, берешь ли ты этого мужчину в твои преданные мужья, чтобы жить вместе в супружестве? Будешь ли ты повиноваться ему, любить и почитать его, служить ему и заботиться о нем в болезни и в здравии и, отказавшись от всех других, хранить себя только для него в течение всей вашей жизни?