Берия, однако, уже думал о чём-то другом. И, очевидно, с этими мыслями были связаны брошенные в сердцах слова:

– Почему-то всех надо понять, только нас никто не хочет понимать!.. А вы знаете, что германские войска прорвались к столице Украины?

Баштаков поджал тоненькие губы, склонил голову набок, удивлённо приподнял гладкие, будто нарисованные, брови и с ноткой недоумения спросил:

– Десант выбросили?

– Какой к чёрту десант! Наши очередной номер выкинули, – резко возразил Берия. – Житомир сдали.

Баштаков поморщился, как от зубной боли. Но что-то, видимо, вспомнив, неожиданно улыбнулся своим мыслям.

Берию, естественно, удивила эта, явно не к месту, улыбка начальника Первого спецотдела. Невольно вспомнился случай, когда в бытность его службы на Кавказе поступил материал на одну женщину, которая, придя домой вся в слезах, поведала семилетнему сыночку, что умер Ленин. Мальчишка тоже вознамерился было взгрустнуть, но неожиданно, осенённый радостной мыслью, воскликнул счастливым голосом: «Вот хорошо! Завтра не пойдем в школу!»

Тогда ещё за подобные высказывания родителей не лишали жизни, но всё же отреагировать пришлось. Теперь Берия почему-то вспомнил об этом, но тут же и забыл. Глаза за стёклами пенсне пытливо смотрели на Баштакова. Тот, поняв свою оплошность, поторопился внести ясность:

– Очень своевременно, Лаврентий Павлович, вы отдали приказ о срочной эвакуации из этих мест заключенных. Как в воду глядели! Иначе сейчас было бы худо.

Баштаков был опытным аппаратчиком. Знал, что эта сторона вопроса крайне беспокоила главу ведомства и, значит, напоминание о дальновидности, несомненно, обрадует его. Он не ошибся. Берии понравились слова подчинённого: «В корень смотрит начспецотдела. Молодец!»

– Если и дальше положение будет складываться подобным образом, – быстро проговорил Берия, – вам придётся выехать в Куйбышев и на месте завершить со всеми по «пятьдесят восьмой»… Без всяких скидок и проволочек. Оперативно! Мы не имеем права рисковать такой публикой.

– Понял вас, Лаврентий Павлович, – с готовностью, но с плохо скрытой тревогой в голосе ответил Баштаков. Судорожно глотнув, он уловил, что за работа предстоит: – Все будет исполнено, но…

Берия вмиг насторожился: что ещё за «но»?

– Почему не договариваете? Я слушаю, Баштаков!

– Хотел сказать, что всё это было бы желательно как-то заранее оформить.

– Что оформить? – недружелюбно спросил Берия и отодвинул в сторону «Дело».

– Решение соответствующее, – покраснев, быстро ответил, как бы в оправдание своей заминки, Баштаков. – Чтобы, как вы сказали, действовать оперативно, и чтобы, как говорится, всё прошло без сучка и задоринки.

Берия встрепенулся, поджал губы:

– Не понимаю. При чём тут «сучок» и какая может быть «задоринка»? Что вы имеете в виду?

Баштаков дёрнул узенькими плечами:

– Это я так, на всякий случай, Лаврентий Павлович. Чтобы как-то узаконить мероприятие.

Лицо наркома побагровело, глаза ещё больше вылупились, блеснули за стёклами.

– Слушай, Баштаков, – намеренно тихо и медленно, переходя на «ты», проговорил нарком уже другим тоном. – Понимаешь, что мелешь? Я тебе говорю: фашисты на подступах к Киеву! Рвутся к Смоленску. Могут ринуться и на Москву. А ты о чём долдонишь? Или на тебя подействовало продвижение немцев? На всякий случай хочешь им угодить?

– Извините меня, пожалуйста, Лаврентий Павлович! – нервно откашливаясь, взмолился Баштаков. – С «пятьдесят восьмой» одних только вывезенных из Западной Украины и Белоруссии, не считая прибалтийских, наберётся приличное число. С тысячу, наверное! Это кроме тех, кто ещё находится в пути.

– И что? Пусть их будет хоть миллион! – тихо, на вид спокойно произнёс Берия. – Твоё какое дело? Ты кто, чтобы совать нос в решение этих вопросов?

Баштаков уловил в интонации наркома затишье перед бурей и тут же пошёл на попятную. Уж кто-кто, а он-то понимал, как легко могут на нём отыграться, не дожидаясь очередной кампании, демонстрирующей справедливость высшего руководства.

– Я всё понял, Лаврентий Павлович! Спасибо за разъяснение. Вы совершенно правы. Извините, пожалуйста… Если разрешите, Лаврентий Павлович, я позволю себе только напомнить, что эти заключённые уже получили сроки… Вот почему считаю своим долгом отметить… – Он снова в нерешительности запнулся. – Перерешать, как говорится, заново, да на всю катушку? И без соответствующего на то постановления, Лаврентий Пав…

– Погоди! – слегка повысив голос, оборвал его Берия. – Какое еще «постановление» тебе нужно?

– ЦК, Лаврентий Павлович…

– Какого… цэка?!

Баштаков съёжился. Казалось, стал ещё меньше ростом, ещё более щуплым, едва заметным. Растерянно произнёс, как само собой разумеющееся:

– Нашей партии, Лаврентий Павлович… ЦК ВКП(б).

– А я тебе – не цэка ВКП(б)?

– Что вы, Лаврентий Павлович?! Вы – выше, Лаврентий Павлович… – сконфуженно, теряясь в догадках, Баштаков изо всех сил старался как-то выйти из положения, которое уже, кажется, сулило то, о чём и подумать страшно. Поэтому он ещё более заискивающе продолжал: – Безусловно! Я только хотел, Лаврентий Пав…

– Ты прекрати долдонить: «Лаврентий Палыч», «Лаврентий Палыч…»

Берию задело за живое. И не столько сама постановка вопроса, сколько тот факт, что какой-то ничтожный начальник из собственного ведомства не признаёт безграничности его власти. Он тихо произнёс:

– Ты отвечай: кто я тут?

Баштаков оторвался от края стула, выпрямился, но при этом невольно втянул голову в плечи. Берии показалось, что начспецотдела встал на колени. Он приподнялся в кресле, бросил на него взгляд.

У Баштакова дрогнул голос:

– Дорогой Лаврентий Павлович! Вы член Политбюро! Вы наш нарком, Лаврентий Павлович! Вы самый близкий и самый… Вы наш бог!

Берия оборвал Баштакова:

– Не твой. Понял? Я сталинский народный комиссар над всеми народными и антинародными комиссарами!.. Это ты заруби себе на носу!

– Так точно! – выпалил Баштаков с некоторым облегчением. – Это знают все. Вся страна! Весь…

Берия уже наклонился к Баштакову, словно намеревался поведать ему нечто сокровенное. Еле слышно сказал:

– Уходи отсюда, пока тебя самого не отправил туда, – и он ткнул в потолок пальцем, – раньше всех тех.

Начспецотдела сорвался с места, точно пушинка, уносимая ураганом. Подкашивались ноги. На беду, у самого выхода подвела мастика, которой накануне до зеркального блеска натёрли паркет: он поскользнулся и распластался на съехавшем вместе с ним ковре. Впопыхах вскочил, с трудом открыл сначала первую, затем вторую высоченные тяжёлые двери и, не обращая внимания на присутствовавших в приёмной, быстро прошмыгнул мимо.