Показателем этого были и постоянные его попытки спрятаться, скрыться от глаз общества, и то, что после него наука заговорила о своей объективности, а метод самопознания превратился в естественнонаучный. Что такое объективность ученого? Это способ говорить самые неприемлемые для общества вещи так, словно ты тут ни при чем! От лица некоей абстрактной истины: мол, такова природа, а я всего лишь ее слуга и описатель! Не бейте меня, я не виноват!

Вико, возвращая платонизм, в каком-то смысле, возвращает в науку человека. Вико, в отличие от Декарта, был смелым человеком и не боялся говорить о себе так, как думал, хотя это крайне уязвимо для ученого говорить про себя, что он гений или даже просто талантлив. За такие высказывания забивать начинают сразу же. Тем не менее, Вико вернул в науку простой разговор, как и у Сократа, и просто искренне выпускал на бумагу то, что у него наболело и накопилось по поводу всех и вся.

В итоге мы обязаны Вико возвращением в науку Нового времени двух подходов, идущих от Геродота и Сократа: историзма (то есть видения человеческого общества и культуры в развитии) и искренности, как основы движения к самому себе. Конечно, этим его вклад в науку не исчерпывается, например, очень важными являются его мысли об общей основе древних языков, как о своего рода языке значений или понятий. Но все остальное надо исследовать отдельно, да и сделано это все-таки еще слабым инструментарием восемнадцатого века. Последователи сделали больше и пошли дальше.

Глава 4

XVIII век

Прежде, чем говорить о людях и идеях, принесенных восемнадцатым веком, я хочу отметить, что, независимо от Вико, идея историзма, провозглашенная им, становится с середины века настолько всеобщей, что проследить все пути ее развития просто не представляется возможным. Это как бы общее место всей последующей европейской культуры. Поэтому я, вслед за Коулом, вынужден опускать очень многие имена, которые имели то или иное отношение к развитию этой идеи, и останавливаться только на тех, кого Коул ощущает своими предшественниками.

Первый немецкий перевод Вико был сделан в 1822 году. Французские и того позже. Так что можно почти наверняка считать, что в Германии и Франции, где сделаны были следующие шаги на пути создания культурно-исторического подхода, Вико не знали или, по крайней мере, он на мыслителей XVIII века воздействия не оказал.

Во Франции, где картезианство очень много сделало для того, чтобы идея развития стала общепризнанной, рождается понятие «философия истории» (Вольтер). Монтескье делает попытку объяснять общественное развитие естественными причинами. Эти идеи не только были известны в Германии, но и используются для дальнейшего развития мысли. «В 1750 г. в Сорбонне будущий министр Людовика XVI Тюрго произнес знаменитую речь об успехах человеческого разума. Интерес, честолюбие и тщеславие, говорил он, обусловливают непрерывную смену событий на мировой сцене и обильно орошают землю человеческой кровью. Но в процессе вызванных ими опустошительных переворотов нравы смягчаются, человеческий разум просвещается, изолированные нации сближаются, торговля и политика соединяют, наконец, все части земного шара. И вся масса человеческого рода, переживая попеременно спокойствие и волнение, счастливые времена и годины бедствия, всегда шествует, хотя медленными шагами, ко все большему совершенству» (Гулыга, 1977, с.624).

В Германии обнаруживается в это время целая философская традиция, хотя и не знавшая Вико, но во многом как бы развивавшая идеи. Я хочу этим подчеркнуть, что преемственность здесь чисто кажущаяся, то есть лишь по времени – после Вико. С идеей историзма, то есть развития человеческого рода, было также как и с идеей метода, которым можно заново переоткрыть всю науку, – она вдруг одновременно и независимо начинает рождаться в умах разных мыслителей.

А Вико, по сути, и сходится с немецкими и французскими мыслителями восемнадцатого столетия, в первую очередь, именно в утверждении развития человеческого рода. Это сейчас такая мысль кажется самоочевидной. «Но в XVII–XVIII столетиях идея прогресса была еще смелым научным открытием», – пишет биограф Вико (Лифшиц, с. XII). Из-за нее ломались копья и велись споры по всей Европе.

«В Германии идея прогресса находила и сторонников, и противников. Юстус Мёзер (1720–1794) поставил ее под сомнение.<…> Подобный взгляд на историю подвергся критике со стороны Исаака Изелина в книге “Об истории человечества”. По Изелину, решающую роль в истории играют «внутренние» факторы – мораль и психология человека» (Гулыга, 1977, с. 624–625).

Сходных взглядов на развитие придерживался и Г.Э.Лессинг. «Источник развития общества Лессинг видел в воздействии внешних условий, в частности климата. В “Масонских беседах” (1778–1780) он писал, что государства “имеют совершенно различные климаты, следовательно, совершенно различные потребности и способы их удовлетворения, следовательно, совершенно различные привычки и нравы, следовательно, различные этики, следовательно, различные религии”» (Там же, с.626).

Следующим надо назвать лингвиста и историка И. К. Аделунга. «…Он искал определяющие факторы не в природных условиях, а в росте народонаселения. В “Опыте истории культуры человеческого рода” (1782) история человечества рассматривалась им прежде всего как история культуры. В этом отношении Аделунг – непосредственный предшественник И. Г. Гердера, которому придется посвятить отдельную главу. И одновременно его последователь. Из трактата “О происхождении языка” Гердера Аделунг заимствует <…> термин “смышленость” для обозначения той способности, которая “отличает человека от животного и делает его тем, чем он есть и может стать, способности, которую можно по праву назвать первой и единственной основной силой души, ибо то, что мы называем вниманием, познанием, размышлением, рассудком, разумом и т. д., суть не что иное, как особые видоизменения, особенности, модификации или степени этой способности”» (Там же).

Здесь мне кажется уместным сделать небольшое отступление и рассмотреть это понятие «смышленость».

Ограничусь цитатой из Аделунга. Гердер, о котором мы будем говорить чуть позже, создал множество новых терминов, пытаясь создать собственно немецкий философский язык. Через столетие после него то же самое будут делать психологи, создавая язык психологии. К сожалению, при этом очень часто утрачивается связь понятий и времен. Если мы приглядимся к этому термину, то увидим связь Аделунга и Гердера, с одной стороны, с Платоном, а с другой – с немецкой гештальтпсихологией двадцатого века, которую М.Коул относит к культурно-исторической парадигме.

Приведу одно наблюдение из статьи русского психолога В. Зинченко об основателе гештальтпсихологии Максе Вертгеймере: «Хорошо известно, что психология стала отпочковываться от философии и выделяться в самостоятельную науку во второй половине XIX в. Первые экспериментальные психологические исследования затрагивали преимущественно процессы ощущения, восприятия, памяти. Мышление по-прежнему оставалось преимущественно предметом философских размышлений и логических исследований. Ассоциативная психология сконструировала мыслительный процесс как ассоциацию образов и