— Но он же пьет?!

— Ну и что?

— Инопланетянин — алкоголик?

— А они тут кто все? Земляне, что ли? А пьют, как и в прошлом у нас на Земле.

Антон вспомнил удивительный их сад с причудливой растительностью, которой не было вокруг у других.

— Значит, ему так нужно. Тебе-то что?

— Да ерунда всё это, — озадаченно сказал Антон, вспомнив свой странный визит в тот дом, а также и Знахаря, Хор-Арха, оставшегося за скобками всяких объяснений.

— Только не вздумай её тормошить расспросами. Она и сама ничего не понимает. Не травмируй её. Понял?

— Шеф, она полностью земная девочка. Родная вся, земная. Как вы могли не любить такое дитя?

— Твоей любви, я думаю, ей вполне хватает. Так всё сложилось. Я не имел времени на неё.

— Вот вы любили её мать? Почему она считает, что вы её ненавидели?

— Я не уверен, что любил её мать. Я думаю, сейчас я так думаю, раньше я ничего не понимал, что на мне был поставлен какой-то эксперимент внеземным, но и не местным, конечно, разумом. Более высоким и сложным, чем мы. А она была кем-то вроде средневекового суккуба. А этот инопланетный дедушка был тем, кто всё контролировал, но всё провалил из-за своей никчемности. Выходит, у них тоже есть свой эволюционный брак. Эксперимент провалился. Но они не сдались. И следующий их опытный образец это ты!

— Эксперимент? Какой?

— Я не могу тебе всего объяснить. Я никогда не понимал природу воздействия её матери на себя. Я не умел ей противостоять. Она подавляла мой ум, самоконтроль, поэтому я ненавидел её. Результат тащу в себе до сих пор. Я разучился контролировать свою низшую природу. Мне нет спасения от себя самого. Что-то сломано, но обратимо ли это? Ответ я получу только на Земле. Поэтому я и не стремлюсь туда. Как больной, который боится того фатального приговора, который на него обрушится от всезнаек. И насколько легче жить самоутешением и самообманом. Всё в норме, и ты не отличаешься от других.

— Может, и не надо было противостоять? Просто любить?

— Уходи! — сказал Венд грубо, — Ты мне надоел. — Его глаза стали металлически-холодными, а в зрачках появились острия лезвий. — Я до сих пор не простил её за свою перепаханную психику. Всё вывернула во мне, всё моё исподнее, все архаичные слои наружу. А весь культурный слой развеяла в пыль как суховей. И я благодарен вашему непутевому «Финисту», что он упал туда, где она была, и разнёс в клочья её ангельскую оболочку с запечатанным в нём демоном!

Антон встал. Ярость Рудольфа была настолько физически ощутима, что у Антона зашевелились волосы на голове, как от воздействия электрического поля. Таким он видел Венда только в тот день в лаборатории. Он ничего не понимал.

— Тебе и не дано понять этого! — голос Венда был уже насмешливым и спокойным. — Пока ты сам всё не испытаешь на собственной шкуре! А мы с тобою коллеги. По несчастью. Хотелось бы сказать, по счастью. Но не уверен, что оно у тебя будет тут!

Первое семейное путешествие в провинцию

Как-то Икринка пришла из Академии и швырнула все конспекты на пол, наступив на них ногой. — Больше я туда не пойду! Все, все злые!

— Все?

— Кроме Нэи и землян.

Антон поднял конспекты, но она вырвала их и бросила ему в грудь.

— Что дальше? — спросил он.

— У меня тут и не будет «дальше».

Было непонятно, как к этому относиться. Она стала упрашивать его поехать в Северную провинцию.

Поездка в городок у Голубой реки

На следующее утро они выехали из-за стен «Лучшего города континента», и машина устремилась по пустынной утренней дороге среди лесов. Если поезда ходили по открытым пространствам, вроде степей, то автомобильные дороги были проложены в лесах, безлюдных и, казалось, необитаемых. Где-то в стороне, отделённая обширной полосой леса гремела даже издали параллельная дорога, наполненная грузовыми машинами и днём, и ночью. По этим дорогам не ездили те, кто обладал счастьем персонального транспорта, это были артерии сообщения Паралеи, и людей по таким дорогам не перевозили, только сельскохозяйственные продукты, промышленные товары, металлы, камень для строительства, наукоёмкие изделия и прочее необходимое для жизнедеятельности. Узкая зона вокруг этих дорог была необитаема, исключая рабочих времянок, где жили люди, обслуживающие транспортные потоки, как и сами дороги, и работающие вахтовым методом. Леса Паралеи не были похожи на леса Земли. Она казались вечно осенними из-за обилия красных, розовых и золотистых листьев, и эти пёстрые породы деревьев глушили тех, кто обладали зелёной раскраской, да и то часто лишь с изнаночной стороны листа. Но их неземная красота завораживала.

Всего этого могло и не быть в его жизни никогда. Этого перламутрового утра, этой любимой и странной девушки рядом с ним. Как могло случиться, что на печальной и малоприветливой планете появилась она, ни на кого не похожая, но единственно необходимая? На пыльной, розовеющей от теней, которые они отбрасывали, дороге его окликнуло счастье с лицом земной феи. И была эта девушка похожа на ту, встреченную в Прибалтике, или это ему казалось? Те же пушистые светлые волосы, и даже милый пушок на персиковых стройных ногах, щекочущий пальцы при касании. Воплощённая мечта? Только той было за тридцать, а этой восемнадцать.

Она не хотела учиться? И что? Его это волновало? Да ничуть. И дурочкой она не была. Его, как и её, гораздо больше волновало их основное занятие, то, что происходило в их зелёном аквариуме, который становился сиреневым ночью. Из спальни были видны вершины деревьев лесопарка, казавшиеся бесконечными облаками, зеленовато-розоватыми, пунцовыми, фиолетовыми с переходом в голубой, и этот удивительный радужный ландшафт не надоедал никогда. На Земле ничего подобного не было нигде. И никого, ничего не надо ему было, и работа, тренировки казались наказанием. Хотелось только к ней, а объяснять это наваждением ему не хотелось, он и не объяснял себе ничего. Он просто дышал, жил, спал, ел, и всё время в состоянии счастья. Это был дар свыше за те страдания, что остались позади. Если эксперимент, то до чего возвышенно добры, божественно щедры эти экспериментаторы, если они и есть.

— Когда мы гуляем в столице, я всегда думаю о маме, — сказала она, — мама любила этих людей, жалела их. Она несла им красоту через своё искусство. Отец не любит людей, а искусство считает оправданием снисхождения местного человечества, и запах его процветания — запах разложения. Он так и говорит. А мама гуляла по тем же улицам, по каким