факт, что крестным отцом Филиппа де Коммина был не кто иной, как Филипп Добрый, что его отец (который на самом деле происходил из городской буржуазии и умер весь в долгах, как и многие сеньоры его времени) был суверенным бальи Фландрии и что, став рыцарем Ордена Золотого Руна, он также стал членом высшего ордена Бургундского государства, что Коммин начал свою карьеру в качестве оруженосца Карла де Шароле, должности, которой жаждали сыновья величайших бургундских баронов, что на службе у герцога Бургундского он занял завидное и надежное место и что, продолжая в том же духе, он наверняка добился бы дальнейших отличий, что, перейдя в лагерь Людовика XI, он вскоре занял высокое положение как влиятельный сеньор д'Аржантон, а его должность советника, одного из самых близких и влиятельных известных королю людей, обеспечила ему еще более высокий статус, что им восхищался Лоренцо Медичи, и что для миланского посла он был самым важным человеком при Людовике XI. В рецензии на работы Дюфурне (Renaissance Quarterly, XXI (1968), № 4, pp. 464–469) Кинсер упрекает его за "раздражающий вкус к импрессионистской психологии", однако это замечание не мешает ему делать такие наблюдения, как: "Если за писателем чувствуется раздвоение личности, то это, несомненно, связано с тем, что он потерял родителей, когда был еще совсем маленьким". Утверждая, что Коммин "демонстрирует грубое знание человеческой природы", "ограниченное понимание исторической причинности" и "отсутствие чувствительности к институциональным факторам", профессор Кинсер, похоже, получает больше удовольствия от критики, чем от понимания личности человека, чья миссия — просвещать. Его настойчивое стремление показать, чем "Мемуары" не являются, заставляет задуматься, чем же они все-таки являются.

Что касается категоричного утверждения Кинсера о том, что "Мемуары не являются литературным произведением", то оно показывает, насколько ограничен автор в своем подходе к труду Коммина. Уходящие корнями в европейскую литературную традицию предыдущих четырех столетий, "Мемуары" не нуждаются в защите от таких экстравагантных утверждений. Каждый, кто берется за публикацию Коммина, будь то историк или литературовед, должен быть способен расширить свой кругозор настолько, чтобы рассматривать "Мемуары" и как исторический документ, и как произведение выдающееся литературы. Одним из самых ярких и очевидных литературных талантов Коммина является превосходное использование иронии, иронии не менее яркой, но более тонкой, чем у Мора в "Ричарде III", иронии, которая выдает в авторе человека, опередившего свое время, а также ответственного художника. Кинсер же указывает на свою пристрастность в другом замечании — "мемуары находятся между дневником и городской или династической хроникой", — которым он низводит жанр, используемый Коммином, до ранга исторического документа. Очевидно, комментатор не знает, что мемуары являются формой биографического повествования и находятся где-то между дневником и автобиографией, будучи предназначенными для чтения посторонними, в отличие от первого, и имея менее искусственную структуру и менее личный тон, чем второе. В то время как автобиография обычно сообщает прохождении человеком этапов жизненного пути, мемуары, как в случае с Коммином, посвящены описанию самого опыта такого прохождения. Наряду с двумя современными работами — "Комментариями", то есть мемуарами, Папы Пия II и "Историей Ричарда III" Томаса Мора (незаконченной), работа Коммина фактически является одной из первых великих биографий современного мира.

Мемуары Филиппа де Коммина обладают бесчисленными достоинствами, однако в настоящее время все еще не существует удовлетворительного перевода на современный английский язык.

Приложение II.

Скорость передачи новостей Людовику XI

Историки выражают удивление тем, что в некоторых случаях важные новости доходили до Людовика XI за странно долгое время (даже для XV века). Однако, согласно некоторым депешам (опубликованным или нет) миланских послов при французском дворе, мы понимаем, что это впечатление иногда является результатом неверной датировки. Таким образом, на основании шести писем Людовика XI французские ученые смогли утверждать, что 9 марта 1473 года король еще не был проинформирован о падении Перпиньяна, который капитулировал 1 февраля. Шесть писем, о которых идет речь, три из которых датированы 9 марта, а остальные три не датированы, были классифицированы редакторами "Письма" как написанные в марте 1473 года. Все они касаются угрозы для Руссильона, исходящей от Хуана II. Одно из них предлагает Бернару д'Ому (арагонцу, которого Людовик назначил сенешалем Руссильона) предстать перед королем и объяснить свое двусмысленное поведение, два других приказывают сеньору дю Ло принять все необходимые меры для борьбы с подрывной деятельностью. К счастью, свет на эту загадку проливает неопубликованная депеша из Милана, датированная предыдущим годом. В этой депеше, написанной 8 марта 1472 года, сообщается, что "недавно король Рене отправил Его Величеству [Людовику XI] письмо [перехваченное], адресованное его внебрачному сыну королем Арагона". Кроме того, благодаря депеше (цитируется по J. Calmette, Louis XI, Jean II, et la Révolution catalane, p. 327), которую Людовик отправил королю Рене 9 марта 1472 года, мы знаем, что в это время государь поручил сеньору дю Ло принять определенные меры предосторожности и послал ему 300 копий и 2.000 лучников, то есть то же количество людей, которое упоминается в шести из пяти упомянутых выше писем короля, включенных в переписку за март 1473 года. Поэтому очевидно, что здесь допущена ошибка, и что эти письма относятся не к 1473, а к предыдущему году. Поэтому нет причин сомневаться в правдивости заявления миланского посла о том, что Людовик XI был проинформирован о падении Перпиньяна только через две недели после этого, то есть 13 февраля.

Эта проблема с датировками проливает свет на другой аспект характера Людовика. Что, по-видимому, утвердило французских ученых в мысли, что эти письма были написаны в 1473 году, так это заявление в пяти из них, в котором король утверждает, что достиг соглашения с герцогом Бургундии и поэтому смог укрепить свои силы в Руссильоне. Действительно, эта декларация полностью соответствует ситуации 1473 года, поскольку в середине марта того года Франция добилась продления перемирия с Бургундией на один год. С другой стороны, в 1472 году Людовик увидел, что его усилия по заключению франко-бургундского договора закончились полным провалом. Однако миланская депеша от 8 марта 1472 года, упомянутая выше, говорит нам о том, что король все еще не отказался от переговоров. Поэтому ложное заявление, сделанное Людовиком в пяти из шести рассмотренных здесь писем, является еще одним примером склонности короля искажать правду, чтобы ободрить своих людей и создать атмосферу оптимизма, которая, по его мнению, больше способствовала работе.

Приложение III.

Датировка первого инсульта Людовика XI

Единственные два документа, которыми мы располагаем для датировки первого инсульта Людовика XI, предоставлены Коммином (Mémoires, ed. Mandrot, vol. II, p. 39) и парижским хронистом Жаном де