Лизавета Прокофьевна, иногда косилась на откровенность их аппетита, но так как иные мнения ее, несмотря на всю наружную почтительность, с которою принимались дочерьми, в сущности давно уже потеряли первоначальный и бесспорный авторитет между ними, и до такой степени, что установившийся согласный конклав трёх девиц сплошь да рядом начинал пересиливать, то и генеральша, в видах собственного достоинства, нашла удобнее не спорить и уступать…»

Впрочем, о художническом таланте средней дочери мать князю Мышкину в раздражённую минуту откровенно говорит: «Аделаида — пейзажи и портреты пишет (и ничего кончить не может)…» Сам князь, характеризуя при первом знакомстве по очереди сестёр Епанчиных, о средней говорит: «У вас, Аделаида Ивановна, счастливое лицо, из всех трёх лиц самое симпатичное. Кроме того, что вы очень хороши собой, на вас смотришь и говоришь: “У ней лицо, как у доброй сестры”. Вы подходите спроста и весело, но и сердце умеете скоро узнать…»

Тот же князь и в тот же первый визит в дом Епанчиных «дарит» Аделаиде (которая копирует пейзажи с эстампов!) сюжет для картины: «нарисовать лицо приговорённого за минуту до удара гильотины, когда ещё он на эшафоте стоит, пред тем как ложиться на эту доску…»

Судьба Аделаиды Епанчиной, в отличие от сестёр, складывается счастливо: к ней посватался блестящий князь Щ., за которого она вскоре и вышла замуж без всяких эксцессов. Мать-генеральша довольна: «Наконец взошло было солнце и для её материнского сердца; хоть одна дочь, хоть Аделаида будет наконец пристроена: “Хоть одну с плеч долой”, говорила Лизавета Прокофьевна, когда приходилось выражаться вслух (про себя она выражалась несравненно нежнее). И как хорошо и как прилично обделалось всё дело; даже в свете с почтением заговорили. Человек известный, князь, с состоянием, человек хороший и ко всему тому пришёлся ей по сердцу, чего уж, кажется, лучше? Но за Аделаиду она и прежде боялась менее, чем за других дочерей, хотя артистические её наклонности и очень иногда смущали беспрерывно сомневающееся сердце Лизаветы Прокофьевны. “Зато характер весёлый, и при этом много благоразумия, — не пропадёт, стало быть, девка”, утешалась она в конце концов…»

В финале романа сообщается, что, по мнению Евгения Павловича Радомского, князь Щ. и Аделаида, путешествующие вместе с остальными Епанчиными по Европе, «ещё не совершенно сошлись друг с другом; но в будущем казалось неминуемым совершенно добровольное и сердечное подчинение пылкой Аделаиды уму и опыту князя Щ.»

Епанчина Александра Ивановна

«Идиот»

Старшая, 25-летняя, дочь генерала Ивана Фёдоровича Епанчина и его супруги Елизаветы Прокофьевны, сестра Аделаиды и Аглаи. О генеральских дочерях сказано, что они «были только Епанчины, но по матери роду княжеского, с приданым не малым, с родителем, претендующим впоследствии, может быть, и на очень высокое место и, что тоже довольно важно, — все три были замечательно хороши собой, не исключая и старшей, Александры, которой уже минуло двадцать пять лет. <…> все три отличались образованием, умом и талантами. Известно было, что они замечательно любили друг друга, и одна другую поддерживали. <…> В обществе они не только не любили выставляться, но даже были слишком скромны. Никто не мог их упрекнуть в высокомерии и заносчивости, а между тем знали, что они горды и цену себе понимают. Старшая была музыкантша <…>; но об этом почти никто не знал многие годы, и обнаружилось это только в самое последнее время, да и то нечаянно. Одним словом, про них говорилось чрезвычайно много похвального. Но были и недоброжелатели. С ужасом говорилось о том, сколько книг они прочитали. Замуж они не торопились; известным кругом общества хотя и дорожили, но всё же не очень. Это тем более было замечательно, что все знали направление, характер, цели и желания их родителя…»

И ещё повествователь с добродушной иронией добавляет: «Все три девицы Епанчины были барышни здоровые, цветущие, рослые, с удивительными плечами, с мощною грудью, с сильными, почти как у мужчин, руками, и конечно вследствие своей силы и здоровья, любили иногда хорошо покушать, чего вовсе не желали скрывать. Маменька их, генеральша Лизавета Прокофьевна, иногда косилась на откровенность их аппетита, но так как иные мнения ее, несмотря на всю наружную почтительность, с которою принимались дочерьми, в сущности давно уже потеряли первоначальный и бесспорный авторитет между ними, и до такой степени, что установившийся согласный конклав трёх девиц сплошь да рядом начинал пересиливать, то и генеральша, в видах собственного достоинства, нашла удобнее не спорить и уступать…»

Князь Мышкин, характеризуя сестёр в день первой встречи, Александре говорит: «У вас, Александра Ивановна, лицо тоже прекрасное и очень милое, но, может быть, у вас есть какая-нибудь тайная грусть; душа у вас, без сомнения, добрейшая, но вы не веселы. У вас какой-то особенный оттенок в лице, похоже как у Гольбейновой Мадонны в Дрездене…»

Ближе всех, конечно, знает свою дочь маменька: «Кстати сказать, насчёт старшей, Александры, Лизавета Прокофьевна и сама не знала как быть: пугаться за неё или нет? То казалось ей, что уж совсем “пропала девка”; двадцать пять лет, — стало быть и останется в девках. И “при такой красоте”!.. Лизавета Прокофьевна даже плакала за неё по ночам, тогда как в те же самые ночи Александра Ивановна спала самым спокойным сном. “Да что же она такое, — нигилистка или просто дура?”. Что не дура, — в этом, впрочем, и у Лизаветы Прокофьевны не было никакого сомнения: она чрезвычайно уважала суждения Александры Ивановны и любила с нею советоваться. Но что “мокрая курица” — в этом сомнения нет никакого: “спокойна до того, что и растолкать нельзя! Впрочем, и “мокрые курицы” не спокойны, — фу! Сбилась я с ними совсем!” У Лизаветы Прокофьевны была какая-то необъяснимая сострадательная симпатия к Александре Ивановне, больше даже чем к Аглае, которая была её идолом. Но желчные выходки (чем, главное, и проявлялись её материнские заботливость и симпатия), задирания, такие названия, как “мокрая курица”, только смешили Александру. Доходило иногда до того, что самые пустейшие вещи сердили Лизавету Прокофьевну ужасно и выводили из себя. Александра Ивановна любила, например, очень подолгу спать и видела обыкновенно много снов; но сны её отличались постоянно какою-то необыкновенною пустотой и невинностью, — семилетнему ребёнку впору; так вот, даже эта невинность снов стала раздражать почему-то мамашу…»

В личной жизни Александре не везло. К ней собирался было посвататься Афанасий Иванович Тоцкий (которому её отец, генерал Епанчин, даже помогал для этого от Настасьи Филипповны Барашковой «освободиться), но после всяких скандалов и катастроф, случившихся в Павловске, всё дело сошло на нет и даже