Князь выпил холодной воды из серебряного кубка, стоявшего на столике. Нежданное происшествие все-таки глубоко взволновало господаря. Тень беспокойства снова коснулась его лица.

— Слушай, Ион, со вниманием, — сказал Кантемир. — Пустишь по городу слух, дабы каждый ведал, что Дмитрий Кантемир-воевода отправляется вскорости навстречу великому визирю, выступившему против Петра Алексеевича, царя Московии. А сам станешь с войском лагеря близ Баликского монастыря.

— Хорошо, государь, — хитро усмехнулся гетман.

Доев жареного цыпленка с салатом — свое любимое обеденное блюдо, Кантемир потребовал трубку и стал в раздумье следить за кольцами дыма, поднимавшегося к потолку. Тяжкие думы свалили князя в кресло. Его страна окружена врагами. Сбилась в комок в середине Европы и скрипит зубами в тяжких муках. Турки раздели ее, разули и окончательно лишили оружия. Разрушили крепости, добывшие ей некогда славу своею стойкостью в осадах. Какие же остались, те заполнены басурманской нечистью. Ни божьи, ни человеческие законы не спасают более Молдову, не дадут ей опять возвыситься до прежней чести и славы...

Дай же мне силы, о господи, снова пробудить к жизни цвет их гордости! Обереги, дабы не изгнали раньше времени меня поганые, дабы успел я сотворить, что замыслил! О боже! Ты озарил разум мой светом философских мыслей, той философии, что утверждает, что лишь естественное вечно; открой же мне, как могло родиться, сколько еще пребудет на свете то, что противно естеству? Когда же, о господи, вернется все на свое место, на то, что предназначено для него и естественно? Когда узнаю я, что mater studiorum[74] пришествовала наконец и на Молдову, в наш край?!

Кантемир вздрогнул. Издалека послышался голос, шедший словно из глубины. Голос нежный, ангельский — словно предсказание и призыв. Кантемир приблизился к горнице юных княжичей. Сквозь полуоткрытую дверь князь увидел сына Матвея, сидевшего у стола. Рядом стоял грек Анастасий Кондоиди, учитель господаревых отпрысков. Матвей читал по слогам из «Александрии»:

«...В то утро жители города стали искать и не увидели войска, но увидели только быков и овец... И вышли все наружу и сказали:

— Бежал Александр, устрашившись.

И погнались за ним все, от мала до велика. А один всадник из крепости крикнул им:

— Не преследуйте Александра! Ибо видел я этой ночью во сне, что посеяна пшеница в крепости, и жнут ее македонцы, созревшую и незрелую, и ездит Александр верхом на льве в середине крепости.

Но граждане не обратили на него внимания и преследовали Александра, пока не догнали его. А Александр вышел из лесу и встретил их; и ударили одни в середину, другие спереди, и горожане пришли в сильный страх и не знали, что делать, и побежали к крепости; а македонцы рубили их, как рубится; и смешивались одни с другими, и рубились так сильно, что полегли они, как листья и трава; и топтали конями пеших до самой крепости; и зажгли крепость, и сгорел большой храм, где были боги их, и сгорели самые боги, и сказал Александр:

— Если бы вы были богами, не сгорели бы!

И вышли женщины их, распустив волосы и расцарапав лица, и с девушками и с сыновьями, и закричали:

— Александр, смилуйся над нами и погаси огонь!»

Кантемир слушал голос сына, и сердце его смягчилось. Нежный голос княжича, словно луч света, рождал надежду. Князь вернулся к своему креслу в малой спафарии. Жили ведь когда-то на свете храбрые люди. Мужественные и цельные, каким был великий царь Александр, не знавшие страха и слепой покорности. И, если попадали в беду, не оставляли в том месте кости, дабы истлели во прах. Мыслили, бились и разбивали свои оковы..

Пришла княгиня Кассандра. Вошла гордой, легкой поступью. Горести не могли омрачить ее милого лица.

— Ты устал, государь, — сказала она тихо. — У тебя покраснели глаза. Прилег бы ты, Дмитрий, вздремнул.

— Не тревожься, государыня, обо мне. Я здоров и во здравом рассудке. Подумай лучше о себе: худеешь ты и все гаснешь.

Супруги помолчали, как молчат, вспоминая хорошее.

— Так уж нам с тобой, милая, суждено, — тихо молвил Кантемир. — В Санджакдаре Йокусы довелось мне насладиться философией, найти в ней каплю утешения. Ныне одними иллюзиями и приходится себя тешить. Обманув, а затем разгромив римлян, Александр Македонский не боялся, что собственные слуги могут его предать... А кто есть я? Кто есть мы, почему живем на Земле Молдавской? Прошуршал осман халатом — и слова наши и дела снова стали обманчивыми надеждами. Какое у нас есть оружие? Какие мысли? Какие книги?..

— Если у твоей телеги сломалось колесо, — ставишь подпорку, но продолжаешь путь, чтоб не застала ночная тьма, — сказала гордо Кассандра.

— Не о колесе, государыня, речь. Нужна новая телега. Старая-то совсем сгнила, разваливается на куски.

Кантемир побарабанил пальцами по столу. Продолжал негромко:

— Повелел я боярину из Черновицкого уезда, Нэстурелу, торговцем стать. Дал ему на то и срок. Его милость поклонился и сказал, что слова мои просветили его, как солнечный луч озаряет раннее утро. Только никуда тот боярин не поедет — ни в Данциг, ни в Константинополь, ни в Венецию. Скажется больным или найдет другую причину. Казнить его, как казнил я нынче казначея Тодерикэ? Но в тот же день полетят к Порте жалобы да наветы: о жестокости моей и злобе, о том, что я тиран и творю неправедный суд, что не чту обычаев страны. Будут клеветать и подкреплять клевету взятками. Подумай, однако, милая государыня: как бы все обернулось у нас, если некому стало бы жаловаться, ленивое и сонное молдавское боярство не находило бы более кому жаловаться. Если мне приходилось бы бояться только бога — всевышнего властителя всех людей. Вижу долгий твой взгляд, вижу — не одобряешь ты медлительный ход суждений моих и говоришь обо мне про себя: кому неохота месить тесто, тот целый день сеет муку... Может быть, ты и права. Только слишком много вокруг нас тех, у кого под овечьей шкурой скрывается волчье сердце. Вот в чем беда. Это и не дает мне отвязать коня...

— Стремление к делу не может быть пустым, даже если для самого дела мало сил. Не ты ли, государь, говорил мне эти слова?

2